Николай I, его сын Александр II, его внук Александр III
Шрифт:
И разлука наступила вскоре же: великие князья, не дождавшись Нового года, выехали обратно в Севастополь. С ними вместе был отправлен и флигель-адъютант полковник Волков с личным письмом Николая, в котором император требовал взять Евпаторию, куда, как он опасался, может высадиться сильный вражеский десант и армия Меншикова окажется отрезанной от континентальной части империи.
Меншиков поручил взятие Евпатории 19-тысячному отряду генерала С. А. Хрулева. Нападение на город было произведено 5 февраля 1855 года в 6 часов утра, а в 10 часов утра все русские орудия были подтянуты к Евпатории на 150 саженей и открыли огонь картечью, начав подготовку к штурму. Штурм вскоре начался, но был отбит, и Хрулев, узнав к этому времени, что гарнизон Евпатории состоит из 40 тысяч
Известие о неудаче под Евпаторией пришло в Петербург 12 февраля. Николай принял депешу от Меншикова, лежа в постели. Точнее, на походной кровати, застланной тощим старым матрацем, укрытый поношенной шинелью с красной генеральской подкладкой, залатанной в нескольких местах.
За неделю до этого Николай заболел, как считали врачи, легкой формой гриппа и, по их совету, до 9 февраля не выходил из Зимнего дворца – морозы в эти дни превышали 20 градусов.
А меж тем из-под Севастополя шли известия одно хуже другого, из-за чего император сильно нервничал и пребывал в постоянном унынии. Придворные понимали, что близящееся военное поражение заставит Николая сесть за стол переговоров в качестве побежденного, чего он не сможет перенести. Николай стал раздражительным, несдержанным, склонным к необдуманным решениям. И одним из таких совершенно неожиданных решений стало странное желание больного императора выехать утром 9 февраля на смотр маршевых батальонов. Причем Николай приказал подать себе не теплую шинель, а легкий плащ и, как обычно, открытые сани.
Доктор Ф. Я. Каррель сказал императору: «Ваше Величество, в вашей армии нет ни одного медика, который позволил бы солдату выписаться из госпиталя в таком положении, в каком вы находитесь, и при таком морозе в 23 градуса». Наследник и слуги стали просить Николая хотя бы одеться потеплее, но он сел в сани и умчался в манеж, где было так же холодно, как и на улице. Николай пробыл там несколько часов, а потом долго еще ездил по городу и приехал домой с высокой температурой, которая держалась всю ночь. И тем не менее на следующее утро он снова выехал в манеж инспектировать маршевые батальоны, хотя мороз стал еще сильнее, а кроме того, поднялся пронизывающий ветер. Вернулся Николай совершенно больным и тотчас же свалился в постель. И все же могучий организм победил. 12 февраля он, несмотря на температуру, уже принимал с докладами и среди прочих сообщений узнал о том, что накануне в Инженерном замке, в Макетном зале, где стояли макеты всех крепостей России, в том числе и макет Севастополя, видели двух иностранцев, попавших туда неизвестно каким образом и свободно срисовывавших план города и крепости.
Макетный зал считался совершенно секретным, и ключ от него находился у коменданта Инженерного училища, старого заслуженного генерала А. И. Фельдмана, причем ему категорически было запрещено пускать в зал кого-либо из посторонних. Ко всему прочему, один из офицеров, бывших в зале, не задержал иностранцев, а просто предложил им уйти из училища, что те немедленно и исполнили.
Николай, узнав об этом, пришел в страшную ярость и помчался в Инженерный замок. Едва переступив порог, он стал кричать, и, когда прибежал испуганный Фельдман, то слова «безмозглая скотина» и «старый идиот» были самыми пристойными, какие он услышал от царя. Все это император высказал при офицерах и юнкерах и выскочил за порог, не попрощавшись, как и вошел, не поздоровавшись. Военные инженеры много раз встречались с Николаем, видели его в разных ситуациях, но столь разъяренным – никогда.
Совершенно расстроенный, император вернулся в Зимний дворец, где его ожидало еще одно, более подробное сообщение из Крыма о неудаче, постигшей Хрулева под Евпаторией. Первым побуждением Николая было снять с поста командующего Меншикова, которого он считал главным виновником случившегося, и назначить на его место М. Д. Горчакова с сохранением за ним и прежней должности главнокомандующего. Однако в этот день он сдержался.
Известие о падении Евпатории буквально подкосило Николая. Он бродил по залам Зимнего
Картины осажденного Севастополя, к бастионам которого подходили все новые и новые силы союзников, постоянно стояли перед глазами Николая. Именно 12 февраля, когда он узнал о поражении под Евпаторией, император впервые не принял министров, пришедших к нему с докладами, и за весь день не прикоснулся к пище. В ночь на 13-е он то бродил по залам дворца, то молился, но ни на минуту не сомкнул глаз. С этого времени Николай перестал спать, никого не желал видеть и порой глухо рыдал, стараясь заглушить звуки плача. Он понимал, что гибнет дело всей его жизни, но не мог ничего сделать.
Впоследствии, анализируя главную причину крушения николаевского режима, академик В. О. Ключевский писал: «Николай поставил себе задачей ничего не переменять, не вводить ничего нового в основаниях, а только поддерживать существующий порядок, восполнять пробелы, чинить обнаружившиеся ветхости с помощью практического законодательства и все это делать без всякого участия общества, даже с подавлением общественной самостоятельности».
Вечером 14 февраля 1855 года прибыл очередной курьер из Севастополя с депешей от Меншикова, в которой подробно излагалась история неудачи под Севастополем, а на следующий день Меншиков был отставлен. Побудительным толчком к отставке Меншикова послужило письмо Николая Николаевича, в котором он просил у отца-императора заменить Меншикова Горчаковым. Это письмо пришло не просто от сына к отцу, но от генерала, который с 20 января 1855 года отвечал за инженерное обеспечение и оборону большого участка северной стороны Севастополя, от генерала, о котором давали превосходные отзывы люди, в искренность и честность которых царь еще верил.
Отставка Меншикова была последней акцией Николая. После 15 февраля болезнь хотя и не отступала от Николая, но и не усиливалась. Во всяком случае, лейб-медик М. Мандт 17 февраля считал состояние больного удовлетворительным. Возле императора неотступно находился другой его врач, Каррель. В три часа ночи на 18 февраля Николай вдруг попросил Карреля оставить его и позвать Мандта.
Впоследствии Мандт, уехав из Петербурга в Германию, рассказывал то, что с его слов знали очень немногие, самые близкие его друзья, оставшиеся в России. Он говорил, что, придя к Николаю, застал императора в состоянии безысходной депрессии, и больной, подозвав его к себе, сказал:
– Был ты мне всегда предан, и потому хочу говорить с тобой доверительно – исход войны раскрыл ошибочность всей моей внешней политики, но я не имею ни сил, ни желания измениться и пойти иной дорогой: это противоречило бы моим убеждениям. Пусть мой сын после моей смерти совершит этот поворот. Ему это сделать будет легче, столковавшись с неприятелем.
– Ваше Величество, – возразил царю Мандт, – Всевышний дал вам крепкое здоровье, и у вас есть силы и время, чтобы поправить дело.
– Нет, исправить дела к лучшему я не в состоянии и должен сойти со сцены. С тем и вызвал тебя, чтоб попросить помочь мне. Дай мне яд, который позволил бы расстаться с жизнью без лишних страданий, достаточно быстро, но не внезапно, чтобы не вызвать кривотолков.
Мандт отказывался сделать это, но Николай все же настоял на своем и заставил врача дать ему медленно действующий яд. Выпив смертельное снадобье, Николай позвал к себе цесаревича и долго беседовал с ним, наставляя Александра на царствование.
Александр вышел от умирающего отца весь в слезах, но никогда никому не передавал своего последнего разговора с Николаем.
Предсмертное распоряжение Николая было вполне в его духе: он приказал одеть себя в мундир и привести к нему своего старшего внука – старшего сына цесаревича Николая Александровича. Испуганный двенадцатилетний мальчик опустился на колени перед кроватью грозного деда, чтобы выслушать краткую сентенцию из двух слов: «Учись умирать!» Последнее напутствие внуку оказалось пророческим: великий князь Николай Александрович не достиг уготованного ему трона – он умер в 1865 году, не дожив до двадцати двух лет.