Николай I Освободитель. Книга 5
Шрифт:
Какие именно договорённости имелись между Лондоном и отступившим в Оран после потери столицы Алжирским деем Хусейном III, мы конечно не знали, однако доподлинно стало известно, что английский посол Ловерсон-Гоуэр на приеме у Французского императора заявил о недопустимости возрождения французского экспансионизма времен начала века. Более того, он намекнул на возможность сбора восьмой коалиции, если Париж не поумерит свои аппетиты. Уж не знаю, кто именно должен был в эту самую коалицию войти…
Британцы, что называется, нарывались на большую драку. В воздухе отчетливо запахло порохом.
Наполеон II однако проявил выдержку — которую от молодого императора никто особо не ждал, — а может просто трезво оценил соотношение сил на море и предложил переговоры.
С 1
В итоге к общему удовольствию — но не России, мы бы против очередной англо-французской войны ничего бы не имели — конфликт был улажен. Более того, как показали дальнейшие события эта точна стала «дном» в отношениях между Лондоном и Парижем, от которого они оттолкнувшись, достаточно быстро двинули в сторону общего потепления. Я к сожалению тогда об этом еще не знал, потому что догадаться, против кого французы с англичанами собираются вместе дружить, особого труда конечно не составило бы.
Вторым важным событием, имевшим далекоидущие последствия в том числе и для России, стало начало гражданской войны в Мексике. Предыдущие десять лет там на удивление крепко сидел президент Гваделупе, сумевший как-то — где-то угрозами, где-то подкупом или заключением «тактических» союзов, а порой и просто силой — задавить всех своих политических противников. Однако в конце 1829 года он добровольно ушел на пенсию и началось… За полтора года там сменилось уже пять «президентов» — из них двое были убиты, один расстрелян и еще двое ушли «добровольно» — и и конца края этому процессу видно не было.
Если добавить к вышеобозначенному то, что воспользовавшись ситуацией вернуть контроль над бывшей колонией попыталась Испания — королевство высадило в Тампико десант из 3,5 тысячи бойцов — то становится понятна вся глубина творящегося в Мексике бедлама.
Островком спокойствия в море безумия оставалась при этом зона Никарагуанского перешейка, где продолжали «держать масть» бывшие задунайские казаки. Они хоть за десять лет и перемешались изрядно с местными, хватки не потеряли и сумели удержать контроль над ситуацией в отдельно взятом регионе страны. Более того по совету нашего представителя атаман Нечволодов начал налаживать связь с генералом Санта Анной. Историю гражданских войн в Мексике я естественно не помнил совершенно, но что именно этот политик должен сначала проиграть Техасскую, а потом и — уже в статусе диктатора — американо-мексиканскую войну, в памяти отложилось. Это само по себе намекало на главного бенефициара внутренней заворушки.
Пока же Санта Анна был простым — хоть и достаточно популярным в войсках — генералом без особых политических амбиций и «купить» его удалось достаточно «дешево». Казаки пообещали поддержку в случае появления у Санта Анны претензий на верховную власть в стране, а в замен потребовали формализации Никарагуанской автономии. Учитывая то, что центральное правительство в Мексике юг страны контролировало примерно никак — в моей истории к этому времени, кажется, Никарагуа сотоварищи уже тупо получили независимость — условия сделки были достаточно мягкими и взаимовыгодными.
Нет, можно было и здесь оторвать Никарагуа от Мексики окончательно, но во-первых, я хотел иметь против США действительно серьезный противовес в будущем противостоянии, а во-вторых, в возможности удержать этот стратегический кусок территории без конфликта с Лондоном имелись вполне обоснованные сомнения. Ну а для войны с островитянами мы еще себе флот не отрастили, поэтому приходилось обходиться полумерами.
Глава 11
Щелкнул засов двери, и мне открылся вид на маленькую каморку, в которой собственно кроме сомнительной чистоты топчана ничего и не было.
— Милорд, вас ждут из подземелья, — с нескрываем ехидством поприветствовал я человека, попавшего в столь незавидные бытовые условия. — С вещами на выход, как говорится.
Узник совести не заставил себя долго упрашивать, и, поскольку вещей у него с собой никаких не было, просто вышел из карцера.
— Ваше императорское величество? — Проморгавшись — в карцере было темно — удивленно переспросил узник.
— Нет, тень отца Гамлета. За мной! — И не ожидая ответа я двинул по коридору к выделенному мне для разговора помещению. По-видимому, это был чей-то рабочий кабинет: стол, заваленный бумагами, не слишком удобный стул, пара шкафов с книгами, Российский герб на стене и что-то напоминающее ковер на полу. Напоминающее, потому что от времени и тысяч ног оно превратилось в сероватого цвета тряпку, добавляющую помещению некоторой безысходности. Даже пара зеленых растений в горшках исправить ситуацию были откровенно не способны. — Присаживайтесь, молодой человек, рассказывайте, как вы докатились до такой жизни.
В эти мартовские дни 1831 года я оказался Москве совсем случайно. Направлялся на юг, где потихоньку разгоралась эпидемия холеры ну и задержался в Первопрестольной ради нескольких деловых встреч.
Сначала обсудил с местными толстосумами — ха-ха три раза, учитывая мои личные капиталы перевалившие за сто двадцать миллионов рублей — вопросы финансирования строительства железки от Москвы до Нижнего Новгорода, потом встретился с митрополитом Филаретом, который после памятного прояснения позиций развил бурную деятельность, способствовал открытию нескольких новых духовных семинарий и полсотни новых церковно-приходских школ, а так же начал продавливать создание в рамках церкви отдельного подразделения предназначенного для координации миссионерской деятельности как за границами империи так и в ее пределах. В общем, человек увидел перед собой цель — подвешенное в качестве морковки патриаршество — и решил достичь ее во чтобы то не стало.
Ну и когда я узнал о внезапном бунте студентов Московского университета, я естественно заинтересовался этой историей. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что фамилия бунтаря-заводилы — Герцен.
— Итак, Александр Иванович, — я раскрыл заранее приготовленную папку с личным делом — а Герцен был одним из тех, за кем СИБ приглядывало специально — и принялся зачитывать оттуда самые интересные моменты. — Незаконнорожденный сын Ивана Алексеевича Яковлева, так детство понятно пропустим… Ага вот. В 1829 году зачислен своекоштным студентом в Московский университет. Ага… Активная политическая позиция, революционно-республиканские взгляды, неоднократно замечен в сочувствии к заговорщикам по делу 1826 года. Вместе с неким Николаем Огаревым является организатором политического кружка, на котором обсуждались возможности введения конституции и установления республиканского строя. Ага… Вот характеристика от преподавателей… Ума живого, однако излишне поверхностного. Таланты в точных науках, проблемы с поведением. Можете вы как-то прокомментировать данную характеристику? С чем согласны, с чем нет?
По мере того как я зачитывал отдельные выдержки из личного дела, Герцен, сидящий напротив, заметно бледнел, а к концу и вовсе был цвета мела. Если история со срывом лекции весьма посредственного преподавателя не стоила, по сути, выеденного яйца, то вот участие в революционном кружке уже вполне тянуло на каторгу. С такими кадрами последние годы в империи цацкаться было не принято, а не трогали Герцена до сих пор только потому что, дальше пустой болтовни детишки пока так и не ушли. Ну и потому что СИБовских осведомителей там было достаточно, чтобы держать руку на пульсе.