Николай I

Олейников Дмитрий Иванович

Ещё в правление Александра I она набухала над южными границами России, как грозовая свинцовая туча. Восставшая Греция, уже воспетая и Пушкиным, и Байроном, седьмой год один на один сражалась с Оттоманской империей за свою независимость. В связи с этим Николай унаследовал от старшего брата неприятную нерешённую проблему. С одной стороны, как один из гарантов спокойствия в Европе, российский император должен был поддерживать законного монарха — то есть турецкого султана — в его борьбе с непокорными подданными. С другой стороны, как покровитель и защитник всех православных народов мира, русский царь должен был отстаивать интересы греков, сербов и болгар, находящихся под властью мусульманского правителя.

Александр колебался между двумя этими принципами. Николай, объявивший, что «брат завещал мне крайне важные дела и самое важное из них — восточное дело» [218] , попробовал решить дело разумным компромиссом. Как и в персидском вопросе, он стремился прежде всего к умиротворению. Первым же его дипломатическим

актом стало заключение договора с Англией о мерах по примирению турок и греков. Позже к договору присоединилась и Франция — три великие державы поднялись выше своего традиционного соперничества для того, чтобы остановить кровавое усмирение греческого восстания. Летом 1826 года Россией и Турцией была заключена Аккерманская конвенция, подтверждавшая правомерность прежних мирных договоров.

218

Татищев С.С.Внешняя политика императора Николая Первого. СПб., 1887. С. 137.

Тем не менее пока европейцы вели дипломатические игры, турецкие войска взяли главный оплот греческих повстанцев — город Миссолунги, вырезали там всё мужское население, включая мальчиков старше двенадцати лет, а женщин и детей продали в рабство. Вскоре пушечные ядра турок обрушились на Акрополь, и древние Афины пали. Россия, Англия и Франция решились на крайние меры. Когда турецкий султан собрал большой флот с целью высадить в Греции новую сильную армию и начать массовое истребление христианского населения, соединённому русско-англо-французскому флоту было приказано этому воспрепятствовать. 8 октября 1827 года в бухте Наварин соединённый флот союзников оставил турок без средиземноморского флота.

В письме старшему брату Константину 12 ноября 1827 года Николай Павлович писал, что «в этом деле мы не являемся ни греками, ни турками, но настойчиво продолжаем прилагать все наши усилия, чтобы заставить прекратить эту позорную борьбу с той и с другой стороны; мы желаем лишь порядка и спокойствия». Впрочем, он добавлял: «…очень возможно… что следствием этого явится война» [219] .

Главным виновником наваринской катастрофы турецкий султан вскоре официально объявил Россию. В его воззвании («беян-наме») от 8 декабря 1827 года говорилось, что «наипаче двор Российский есть непримиримый враг народа мусульманского и Оттоманской империи» [220] . Аккерманская конвенция была объявлена недействительной, до конца сыгравшей свою роль «мирной передышки» [221] . Все мусульмане призывались к священной войне — джихаду. Русских подданных стали изгонять из турецких владений, Босфор был закрыт для российских торговых судов, в Персию полетели предложения отказаться от мира с Николаем и продолжить войну. В январе известия о разрыве отношений достигли Петербурга. Николай решил уже весной начать военные действия. Константин Павлович из своей резиденции наместника в Варшаве недовольно ворчал: «…иметь нам войну нет никакой <…> пользы. Начать оную весьма легко; как же будет конец, одному только Богу известно».

219

Шильдер Н.К.Император Николай Первый, его жизнь и царствование. Кн. 2. М., 1996. С. 107.

220

Там же. С. 387.

221

Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII — начало XX века. М., 1978. С. 87.

Четырнадцатого апреля 1828 года была обнародована официальная Декларация о войне. Но в ней Николай сразу же объявил о своём стремлении к миру. Русский император заранее сообщал условия будущего соглашения, среди которых было и «умиротворение Греции». Умеренность российских требований подчеркивала отсутствие завоевательных амбиций. В Декларации Николай противопоставлял свою позицию позиции султанского «беян-наме»: «Россия, вопреки разглашениям Порты, не имеет ненависти к сей державе, не умышляет её разрушения… Россия не имеет и видов честолюбия; довольно предметов для заботливой попечительности её правительства в обширных странах, ему подвластных» [222] .

222

Шильдер Н.К.Император Николай Первый, его жизнь и царствование. Кн. 2. М., 1996. С. 387.

Двадцать пятого апреля русская армия перешла турецкую границу. В тот же день 32-летний Николай наконец-то отправился к войскам — на «свою» войну. Скакал он быстро, без остановок, и уже 7 мая копыта царских коней стучали по мосту через пограничную реку Прут. К полуночи того же дня царь был в лагере войск, осаждавших крепость Браилов. На следующий день в честь прибытия императора были отпущены в крепость все взятые к тому времени турецкие пленные — и к тому же награждены деньгами…

Очевидец приезда императора увидел его таким: «Высокого роста, сухощав, грудь имел широкую, руки несколько длинные, лицо продолговатое, чистое, лоб открытый, нос римский, рот умеренный, взгляд быстрый, голос звонкий, подходящий к тенору, но говорил несколько скороговоркой. Вообще он был очень строен и ловок. В движениях не было заметно ни надменной важности, ни ветреной торопливости, но видна была какая-то неподдельная строгость. Свежесть лица и всё в нём выказывало железное здоровье и служило доказательством, что юность не была изнежена, и жизнь сопровождалась трезвостью и умеренностью. В физическом отношении он был превосходнее всех мужчин из генералитета и офицеров, каких только я видел в армии, и могу сказать поистине, что в нашу просвещённую эпоху величайшая редкость видеть подобного человека в кругу аристократии» [223] .

223

Там же. С. 125-126.

Военный опыт для Николая начался с обычной для тех краёв лихорадки. Только поправившись, 13 мая, император отправился на осадные батареи. В тот день Николай впервые попал под неприятельский обстрел — его еле уговорили отойти в безопасное место.

Вместе с Николаем к войскам прибыла вся его ставка — настоящая «кочевая столица» России, вместе с зарубежными посланниками и наблюдателями. Армейские офицеры прозвали её «Золотой Ордой»: настолько необычным было сочетание блестящего шитья пёстрых мундиров и белого полотна необозримых палаточных лагерей. Одновременно лагерем стали две Главные квартиры — государя императора и командующего Петра Христиановича Витгенштейна (генерал-фельдмаршала, героя войн с Наполеоном, в 1813 году занявшего место умершего Михаила Илларионовича Кутузова). Руководство боевыми действиями тоже раздвоилось: диспозиции войскам начинались словами: «По соизволению его императорского величества генерал-фельдмаршал приказал…» или: «Генерал-фельдмаршал с высочайшей его императорского величества воли приказать изволил» [224] …

224

Шильдер Н.К.Император Николай Первый, его жизнь и царствование. Кн. 2. М., 1996. С. 391.

Николай словно купался в вольной прифронтовой жизни: то уезжал в тыл, встречать супругу и сопровождать её в Одессу, то принимал бежавших когда-то за Дунай запорожских казаков, то осматривал легендарный Измаил, то инспектировал флот. Его переезды на расстояния в несколько сотен вёрст шокировали его личную охрану и особенно неизменно сопровождавшего царя Бенкендорфа. Шефа жандармов и одновременно коменданта Главной императорской квартиры порой охватывал ужас при мысли, с какой незначительной свитой пробирается император «по пересечённому горами и речками краю, где предприимчивый неприятель, имевший на своей стороне ещё и ревностную помощь жителей, может напасть на нас и одолеть благодаря численному перевесу». В одну из поездок Николай повелел мчаться из Одессы к армии вообще без охраны. За царской коляской спешил лишь одинокий фельдъегерь, и только позже добавился незначительный конвой. Бенкендорф и много лет спустя вспоминал про тот переезд: «И теперь дрожь пробегает по мне…», тогда как Николай «незнакомый со страхом… спокойно спал… или вёл… живую беседу, как бы на переезде между Петербургом и Петергофом» [225] .

225

Шильдер И.К.Император Николай Первый, его жизнь и царствование. Кн. 2. М., 1996. С. 394.

Между тем наступательный порыв армии затихал. Дневные переходы, с учётом неспешных сборов Главной императорской квартиры и ожидания царского соизволения выступать, составляли порой всего три версты в сутки. Витгенштейн, утомлённый ролью «посредника» между царём и войсками, всё чаще сказывался больным. В войсках свирепствовали эпидемии (потери от болезней превышали боевые почти в десять раз). От жары и бескормицы начался падёж лошадей и волов. Армия застряла в треугольнике мощных турецких крепостей Шумла, Силистрия, Варна. Один офицер писал домой: «Что мы под Шумлою делаем?., едим, пьём, спим, на карты глядим и в карты играем, один или другой в лихорадке трясётся, рассуждаем и, что самое новое занятие, — редуты строим» [226] .

226

Фонтом Ф.П.Воспоминания. Юмористические, политические и военные письма из Главной квартиры Дунайской армии в 1828 и 1829 гг. Т.1. Лейпциг, 1862. Автор этих воспоминаний гордился тем, что первым подал А.С. Пушкину идею поехать на турецкую войну.

В какой-то момент заговорили о неблагоприятном исходе кампании, даже вспомнили о неудачном Прутском походе Петра Великого. На одном из военных советов императору объявили об опасности пребывания при армии, на что Николай отреагировал решительно: «Если бы Провидение не предохраняло меня от подобного бедствия, если бы я имел несчастие попасть в руки моих врагов, то надеюсь, что в России вспомнят многознаменательные слова Сенату моего прапрадеда: "Если случится сие последнее, то вы не должны почитать меня своим царём и государем и ничего не исполнять, что мною, хоть бы по собственному повелению, от вас было требуемо"».