Николай II

Фирсов Сергей Львович

За границей, особенно в кругах почитателей последнего царя, отношение к нему было принципиально иным. В эмиграции впервые прозвучали и голоса о необходимости почитания памяти Николая II, о его будущей канонизации. Среди тех, кто громко заявил об этом, был и полковник В. И. Назанский, до революции 1917 года служивший помощником московского градоначальника. Для него царь — историческая личность, изначально призванная глубоко страдать за себя и за других. Памятуя, что Николай II появился на свет в день религиозного поминовения Иова Многострадального, В. И. Назанский в книге «Крушение великой России и Дома Романовых» упомянул о строившемся тогда (в конце 1920-х годов) брюссельском храме во имя святого праведного Иова — в память царя-мученика и всех русских людей, в смуте богоборческой властью убиенных. Полковник был убежден, что настанет время, когда подвиг венценосного страстотерпца

будет осознан и в России. Народ очнется и отомстит за все своим обидчикам.

Спи, Государь. Тебя добром помянет, Благословит несчастный твой народ, Спи с твердой верою, что время то настанет, Когда убийц Твоих Россия проклянет. Прости же ей предсмертные все муки, Обиды все прости и позабудь, Смотри — она уж тянет руки И бьет в тоске свою больную грудь. Смотри, она несчастная какая, Как вся в огне горит Россия-Мать, Как вкруг нее волков собралась стая И по частям стремится разорвать… Прости ж ее и спи, наш Царь, спокойно, Пускай ничто Твой не тревожит прах, А по Тебе, на целый мир достойно, Мы тризну спразднуем на вражеских полях. Верь, Государь, — за все придет расплата И вспомнит мир про Русь, как было встарь, Увидит вновь он Царского солдата… Пока же спи спокойно, Государь.

Одним из первых, кто заговорил о святости последнего самодержца, был товарищ (заместитель) обер-прокурора Святейшего синода Н. П. Раева — князь Н. Д. Жевахов, в 1920-е годы выпустивший два тома своих воспоминаний. Князь был убежден, что русские цари были глубоко религиозными людьми и обусловливали благо государства благом Церкви. Именно ему принадлежат слова о том, что царствование Николая II «даст православной церкви нового святого и в будущем будет оцениваться как „Житие Святаго Благовернаго Царя-Мученика императора Николая Александровича“». Жевахов воспринимал царя как одного «из величайших подвижников Церкви последнего времени, подвиги которого заслонялись лишь его высоким званием Монарха».

Этот тезис с течением лет становился все более и более популярным среди представителей русской монархической эмиграции. Убийство Николая II стали оценивать прежде всего в религиозных категориях — как убийство помазанника Божьего. Именно в среде этих людей идея канонизации царской семьи нашла активных сторонников и осуществилась в 1981 году, когда Русская зарубежная православная церковь приняла решение о сопричтении к лику святых Николая II, его семьи и слуг (среди которых, к слову сказать, были и неправославные: католик А. Е. Трупп и незадолго до екатеринбургской трагедии разлученная с царской семьей гофлектриса императрицы Александры Федоровны лютеранка Е. А. Шнейдер).

Вместе с тем были канонизированы и другие погибшие в 1918–1919 годах члены дома Романовых: великие князья — Михаил Александрович, Павел Александрович, Дмитрий Константинович, Георгий Михайлович, Сергей Михайлович, великая княгиня Елизавета Федоровна, князья императорской крови Иоанн, Константин и Игорь Константиновичи, а также князь Владимир Палей — сын Павла Александровича от морганатического брака с О. В. Карнович. Лишь великий князь Николай Михайлович, которого зарубежные монархисты считали оппозиционером и «фрондером», не был удостоен церковного прославления (хотя и погиб вместе с другими родственниками). Акт прославления Архиерейский синод РЗПЦ совершил 1 ноября 1981 года. Новым святым молились как новомуненикам и исповедникам Российским.

В советской идеологической системе это решение иерархов Зарубежной церкви восприняли как новую активизацию монархической пропаганды. При этом коммунистические агитаторы вспоминали о критике канонизации, исходившей от членов самой Зарубежной церкви, цитировали пассажи о «курении и блудодеянии» последнего самодержца, а также о том, что канонизация есть политический акт.

Со скепсисом восприняли известие о прославлении царской семьи и некоторые православные деятели, жившие на Западе и не испытывавшие особых симпатий к существовавшему в СССР режиму. Одним из них был протоиерей Александр Шмеман, в ноябре 1981 года прокомментировавший

в дневнике реакцию американских газет на прославление новомучеников. «„Russian sect canonizes Nicolas II…“. Как не понять, не почувствовать, — писал отец Александр, — что „прославлять“ Государя в Нью-Йорке, да еще с банкетом в Hilton — нельзя?» Несколько дней спустя он продолжил «обзор» западной прессы, упомянув о «Time», где о канонизации писали как о каком-то чудачестве, с сарказмом и иронией. Очевидно, не сочувствуя решению архиереев РЗПЦ, отец Александр с горечью записал, что «иногда хочется куда-нибудь убежать от этого православия ряс и камилавок, бессмысленных церемоний, елейности и лукавства. Быть самим собой, а не играть вечно какую-то роль, искусственную, архаичную и скучную».

Отношение протоиерея А. Шмемана к Николаю II кардинальным образом отличалось от представлений о последнем самодержце большинства клириков Русской зарубежной православной церкви: он делал акцент не на подвиге верыНиколая II, а на внутреннем распаде самодержавной России,которая потеряла свое единство задолго до рокового 1917 года. Монархия более не соединяла все сословия и народы империи, да и сама страна к началу XX века утратила, по его мнению, душу. Таким образом, Россия была обречена. Подобный подход к проблеме нельзя назвать типичным для представителей русской церковной эмиграции, пытавшейся определиться не столько с проблемой «обреченности» империи, сколько с вопросом о жертве императора. Назвать это подменой понятий, думается, не вполне корректно, — воспоминания о «золотой эпохе» самодержавной государственности закономерно приводили монархистов — почитателей памяти последнего самодержца к необходимости больше говорить о врагах и предателях императорской России, злонамеренно уничтоживших все «святое» и «чистое», чем, например, обращать внимание на вопрос о «кризисе самодержавия» и неслучайности 1917 года.

Так, вскоре после канонизации императора мирянином Русской зарубежной православной церкви Е. Е. Алферьевым (1908–1986) была подготовлена книга о Николае II как о человеке сильной воли.Ее автор по образованию являлся инженером, а по последнему месту служения — деканом Свято-Троицкой духовной семинарии. В своей книге Евгений Евлампиевич попытался доказать ошибочность мнения исследователей и современников о слабоволии Николая II. Пройти такой тяжелый жизненный путь с достоинством и смирением могла только сильная личность, обладавшая волей и крепким духом. После канонизации, полагал Е. Е. Алферьев, вопрос о мнимом слабоволии потерял смысл и заслуживает изучения лишь в интересах восстановления исторической истины — для правдивого изложения жития царя-мученика.

В интересах именно таким образом понимаемой правды Е. Е. Алферьев очень кратко изложил основные вехи жизни последнего самодержца. Все основные достижения царствования приписывались венценосцу, его воле, умению и талантам. Царь характеризовался как «Удерживающий» страну, да, пожалуй, и весь мир, от зла. Автор обращался с фактами так, как хотел, не слишком утруждая себя анализом сложных отношений последнего царя с министрами и сановниками. В частности, Е. Е. Алферьев заявлял, что только преждевременная смерть П. А. Столыпина («от руки террориста-еврея») помешала ему завершить земельную реформу, хотя исследователям давно было известно, что именно смерть не позволила царю отправить премьера в отставку. Получалось, что, решая вопросы внутренней и внешней политики, царь неизменно и безусловно был прав. Создавался образ не только праведного, но и мудрого правителя, достойно и умело на протяжении более чем двадцати лет управлявшего страной. В книге Е. Е. Алферьева упомянут и сибирский странник Г. Е. Распутин, «обладавший чудесным даром врачевания», «единственный человек, облегчавший страдания Наследника и умевший прекращать Его припадки гемофилии». Специально о его праведности не говорилось, но начало церковной «реабилитации» «старца» было положено.

Но главное, как мне кажется, заключалось в другом. Е. Е. Алферьев популяризировал мнение епископа Сеаттлийского (РЗПЦ) Нектария (Концевича), незадолго до канонизации Николая II заявлявшего, что убийство «Удерживающего» было ритуальным, а не политическим, и «подобно тому, как Христос был распят за грехи всего мира на Голгофе, всеми оставленный, так и Государь принесен в жертву за грехи всей России, также всеми оставленный». Владыка подчеркивал, что грех цареубийства тяготеет над всем русским народом и канонизация нужна для того, «чтобы иметь маленькую надежду на снятие греха с совести России». Государь, подчеркивал епископ Нектарий, принял смерть за Православную веру, Церковь и Отчизну.