Николай II
Шрифт:
Редактор крупнейшей и влиятельной газеты «Новое время» А. С. Суворин в первый день нового, 1898 года занес в дневник свой характерный разговор с сыном, в котором затрагивалась тема прихода в Порт-Артур английских кораблей.
«— Что же это, государь проглотит такую обиду?
— Отчего не проглотить? Он только полковник.
— Ну, пускай он произведет себя в генералы и таких обид не прощает».
Причину нанесения «обиды» Суворин видел в том, что царь окружен «глупцами и прохвостами, вроде графа Муравьева», в то время — министра иностранных дел империи, пессимистически заявив, что «не это еще будет». «Обида», как показало ближайшее время, прощена не была — Россия реализовала свои «права» на Порт-Артур (при непосредственном участии того же графа M. H. Муравьева), но это лишь ухудшило ситуацию на Дальнем Востоке. Приход в Порт-Артур России привел к необратимым последствиям
К 1905 году к монарху накопились новые претензии. Даже «правые» сановники откровенно говорили, «что царь болен, его болезнь — бессилие воли». «Он не может бороться, всем уступает, а в эту минуту вырывает у него уступки самый ловкий во всем мире человек — Витте», — записала в дневнике А. Богданович 28 декабря 1904 года. Подобные заявления звучали тем чаще, чем ближе слышались раскаты революции, неизбежность которой в конце 1904 года была очевидна. Предстояло пережить 1904 год, поражения и унижения войны, чтобы Николай II окончательно утратил кредит доверия в глазах большинства представителей русского образованного общества и стал восприниматься как трагикомическая фигура в «низах». «Суворин рассказывает, — записал в дневнике летом 1904 года генерал А. А. Киреев, — что извозчик, везший одного его знакомого, проезжая мимо домика Петра, сказал: вот, барин, кабы нам теперь такого царя, а то теперешний дурик! (не дурак и не дурачок). Где ему справиться, — и добавлял уже от себя: — Это ужасный симптом». Симптом был, безусловно, не обнадеживающий.
Удивившись «коварству» японцев, Николай II тем не менее не считал войну с ними фатальной для России. «Господь да будет нам в помощь!» — записал он в дневнике, узнав о начале боевых действий. А правительство поначалу даже представляло войну с Японией как священную борьбу под покровительством святого Серафима Саровского, канонизация которого состоялась летом 1903 года. Но, по свидетельству великого князя Александра Михайловича, солдаты не узнавали нового святого на иконах, чувствовали себя растерянными. В качестве вдохновителя войск, писал великий князь, святой Серафим «потерпел полный провал» [70] . История получила развитие в карикатурах тех лет; на одной из них изображалось, например, что сражающимся воинам вместо патронов на боевые позиции подвозят иконы.
70
См.: Уортман Р. С.Указ. соч. Ссылка 92.
Россия не имела перед Японией военного преимущества. На огромном пространстве от Читы до Владивостока и от Благовещенска до Порт-Артура было дислоцировано 98 тысяч солдат и 24 тысячи пограничников. Сибирская магистраль способна была пропускать не более шести воинских эшелонов в сутки. И хотя за время боевых действий на Дальний Восток, проведя девять мобилизаций, отправили один миллион 200 тысяч человек, для победы этого оказалось недостаточно. Тихоокеанская эскадра, большинство судов которой базировалось в Порт-Артуре, уступала по мощи японскому флоту. А укрепления Порт-Артура оставляли желать лучшего.
Главнокомандующим вооруженными силами на Дальнем Востоке вначале был адмирал Е. И. Алексеев. В октябре 1904 года его сменил на этом посту бывший военный министр, командующий Маньчжурской армией А. Н. Куропаткин, который в ходе Ляоянского сражения, в августе 1904 года, упустил реальные шансы на победу. В марте 1905 года он передал свои полномочия генералу Н. П. Линевичу.
Японцам удалось осадить Порт-Артур и запереть там русскую эскадру. Русские войска под руководством генерал-лейтенанта Р. И. Кондратенко героически обороняли крепость и выдержали четыре штурма. Но после гибели Кондратенко начальник Квантунского укрепленного района генерал А. М. Стессель 20 декабря 1904 года сдал Порт-Артур.
Известие о сдаче Порт-Артура шокировало царя. «Защитники все герои и сделали более того, что можно было предполагать, — записал тогда в дневнике Николай II и резюмировал: — На то, значит, воля Божья!» Со столь странным, казавшимся многим современникам отрешенным, отношением царя к трагедиям государственного масштаба нам придется столкнуться еще не раз.
Эта «отрешенность», впрочем, не вводила в заблуждение тех, кто имел возможность регулярно встречаться с царем и знал его с юных лет. Надежда на Бога во всем и всегда — вот основа политического
Старый генерал, человек глубоко религиозный, консерватор славянофильского направления, А. А. Киреев знал, о чем говорил: в первые месяцы 1905 года погибли последние надежды на благоприятное для России окончание войны. В ходе Мукденского сражения, произошедшего в феврале 1905 года, японские войска прорвали фронт, заставив Куропаткина отдать приказ об отступлении. Тогда русские потеряли более 89 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными. Закрепившись на Сыпингийских позициях, российская армия вплоть до заключения мира уже никуда не выдвигалась — военные действия в Маньчжурии практически прекратились. Следствием поражения Куропаткина стало то, что моральный дух русской армии оказался сломлен. В войсках начался глухой ропот. Надежды на победу в сухопутном сражении рассеялись как дым.
Неудачи преследовали русских и на море. Так, в самом начале войны (31 марта 1904 года) погиб командующий Тихоокеанским флотом вице-адмирал С. О. Макаров — один из наиболее ярких флотоводцев того времени. Броненосец «Петропавловск», на котором он находился, подорвался на мине. Отправленная в начале октября 1904 года из Либавы на Дальний Восток 2-я Тихоокеанская эскадра, так же как и 3-я эскадра, состояла из старых разнотипных судов, называемых моряками «калошами». Совершив 18000-мильный переход вокруг Африки, русские корабли под командованием вице-адмирала З. П. Рожественского 14 мая 1905 года подошли к Цусимскому проливу и вступили в бой с главными силами японского флота, превосходившими их в артиллерии, бронировании и скорости хода. Разгром был полный: из тридцати восьми русских кораблей затонуло двадцать два, семь попало в плен, и только шесть сумели уйти в нейтральные порты, где и разоружились. Три корабля достигли Владивостока. Пять тысяч моряков были убиты и потонули, более шести тысяч попали в плен, три тысячи спаслись.
«Как ни готовилось русское общество в тайниках своей души к новой гекатомбе, к новому несчастью, но размеры катастрофы поразили всех, — отмечал современник. — Они обнаружили всю глубину разложения нашего старого строя, бесконтрольного, бюрократического, в котором все было „гладко на бумаге“…» [71] Поражение, как и победа, всегда персонифицируется. Так и Цусима стала олицетворением неудач, постигнувших Россию при последнем самодержце. «Цусима — это было начало конца, — вспоминал известный политический деятель последних лет николаевского правления В. В. Шульгин. — Цусима роковым образом отразилась на престиже царя, ее никогда не могли забыть». Более того, «царя считали прямым виновником Цусимы». На фоне набиравшей силу революции военная катастрофа воспринималась как закономерный результат «бездарного правления», а будущее монархии рисовалось в исключительно мрачных тонах.
71
Апушкин С. С.Царствование Николая И. СПб., 1991.
Действительно, с конца 1904 года внутриполитическая ситуация в стране обострялась день ото дня. В Баку началась всеобщая забастовка; в Москве — студенческие выступления, носившие откровенно антиправительственный характер. Дело дошло до того, что на собрании Общества распространения технических знаний раздавались призывы «долой самодержавие!». Генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович пытался получить санкцию на запрет собрания от министра внутренних дел или от великого князя Константина Константиновича (покровителя общества), но они уклонились.