Николай Негодник
Шрифт:
— И чего такого? — недоуменно спросил Глушата.
— Да видел я это заклинание, — пояснил фон Эшевальд. — Двенадцать листов мелкими иероглифами — завещание катайского императора Фу-Чу из династии Шунь в подлиннике. И с дарственной надписью автора.
— Не жалко раритет?
— За такие деньги? Да моя Фира за ночь еще три штуки нарисует. Если время останется, — ответил оборотень и покраснел.
— Жулики вы оба, — справедливо заметил черт. — Но я в доле?
Август сопоставил в уме здоровый аппетит друга, возможную прибыль и согласился.
Там
Уже далеко за полночь в той же самой корчме собрался альтернативный совет обороны города. Из чувства здоровой конкуренции между ведомствами армейцев на него решили не приглашать и вообще провести операцию в глубокой тайне. Знают двое — знает и свинья. Так выразился оборотень, и поэтому в уединенном кабинетике присутствовали четверо. Корчмарь с дочерью, Эсфирией Акакиевной, собрали поздний ужин, но, кроме только что вернувшегося из вражеского лагеря Глушаты, к еде никто не притронулся. Рогоносец же скромно примостился во главе стола и сметал с него все, до чего дотягивались длинные руки.
Тихо кашлянув для привлечения внимания, Август фон Эшевальд коротко доложил обстановку:
— Итак, что мы имеем… Сегодня под утро наши противники решительно и бесповоротно идут на штурм. Эй, обжора, у тебя точно все готово? Шайтан этот не подведет?
Глушата энергично помотал головой, не раскрывая набитого рта. Ну неужели нельзя обойтись без глупых вопросов? И так устал как собака, бегая несколько раз из города в стан степняков, а тут еще поесть нормально не дают. Зря, наверное, отказался от шашлыков, предложенных восточным бесом. Весьма неплохо выглядели и пахли, хотя в костре догорала знакомая красная шапочка бывшего боярина Вечкана, воняя не меньше самого шайтана. Правда под черный кумыс могли бы и не пойти.
— Нормально он справится, не переживай, — черт прожевал остатки запеченного на углях барашка и с сомнением посмотрел на полное блюдо пирожков. — Куда на фиг денется?
— Доверяешь?
— Нисколько.
Вот о чем Глушата совершенно не беспокоился, так это о лояльности Шаха Ерезада — сам лично закрепил на нем пояс верности, состоящий из бурдюка со святой водой, ходиков с чугунным утюгом вместо гири и пары хитрых проволочных конструкций. Они должны были обозначать дистанционные взрыватели, и хотя таковыми не являлись, но должное впечатление произвели. К тому же для пущего контроля проследил за тем, чтобы шайтан наизусть заучил текст передаваемого Пету-хану сообщения. И сопроводил до юрты правителя.
Планировалось, что барыги будут пробираться одновременно в четырех местах — Акакий не стал жадничать и сообщил будущему зятю о наличии подземных ходов собратьев по ремеслу, которыми и сам порой пользовался втайне от их хозяев. Вышеозначенные собратья, они же конкуренты, сидели сейчас под домашним арестом, а набранные втихаря бригады каменщиков заканчивали некоторую модернизацию подземелий. Срамота и народное творчество, конечно, но одно мероприятие свежая кладка должна выдержать, а других больше не ожидалось.
— Кто поведет лазутчиков, не говорили? — уточнил Август.
— Какая разница? — отмахнулся Глушата. — Чай Пету-хан не сам под землю полезет.
— А хорошо бы.
— Да уж… Ну ничо, там его родственников целая куча будет — Манга, Байдар, Кардан и Бастырь. Братья двоюродные.
— До чего же имена поганые! — плюнул корчмарь.
— А чего ты хотел от дикарей, Акакий Хиппогрифоньтьевич? — Фон Эшевальд на мгновение оторвал взгляд от плана города. — Там слишком много народу живет, чтобы на всех человеческих имен хватило.
— Оно и верно, — согласился оборотнев тесть. — И вы-таки не представляете, как тяжело мне было от них принимать тот поганый мешок с золотом. Просто себя пересиливал, так брать не хотелось.
— Поосторожней в высказываниях! — Черт мельком глянул на кучу монет, небрежно вываленную в углу. — Это же я его принес.
— Таки-да! Только из уважения к вам, Глушата Преугрюмович, и взял.
— Ладно, потом поделим! Закончили! — прикрикнул Август. — Фирочка, дорогая моя, достань из подвала еще дюжину гишпанийского, нам тут долго сидеть придется.
Тремя часами позднее
Великий властелин барыгской Орды Пету-хан аэп Обраэм бухты Алексун сегодня сам вышел провожать отборные отряды, назначенные для тайного проникновения в непокорную крепость длинноносых шайтанов. Не совсем сам вышел — его вынесли на белой кошме шестеро здоровенных носильщиков, и хан произнес торжественную речь, постукивая в такт словам золоченой плетью по сапогу. Почетную должность сапога занимал старый нойон Абер-ад-дин, на лысине которого яркими красками был нарисован отпечаток ноги повелителя.
— Воины мои! — обычный фальцет Пету-хана поднялся до немыслимых высот. — Назад дороги нет! Мы не покроем позором тень великого предка, завещавшего дойти до последнего моря! Только вперед! Нас ждут великие победы и великая добыча, путь к которым идет через этот жалкий городишко! Богатые страны лягут пылью под копыта наших коней, мы разорим вражеские жилища, убьем их баранов, овладеем их несметными стадами. Три раза овладеем! Э-э-э… я хотел сказать, что юные девственницы станут украшением наших шатров, и каждый сможет вытирать жирные руки об их длинные светлые волосы! Так окуем же чужим золотом мечи нашей доблести!
Речь была воспринята со сдержанным восторгом — бурные выражения чувств у барыгов не приветствовались. Лишь немногие военачальники, преимущественно двоюродные братья, знавшие Пету-хана достаточно близко, промолчали, пряча усмешки в жидких усах. Уж не повелителю Орды, известному мужским бессилием, упоминать о юных девственницах. Хотя… в его гареме любая будет в гораздо большей безопасности, чем в родительской юрте под присмотром строгого отца и старших братьев. И зачем только таскает за собой целых двенадцать кибиток, полных этими сонными, толстыми, вечно что-то жующими созданиями? Может быть, чтобы другим не достались? Да никто и не позарится — внук Божественного Потрясателя Вселенной, имя которого запретно, выбирает настолько страшных, что хочется бежать от них, ухватившись покрепче за стремя товарища. Оттого и зовут ханских наложниц стремными девками.