Николайо Андретти

Хантингтон Паркер С.

Я защищаюсь, скрестив руки на груди.

— Почему я должна тебе что-то говорить? Ты ведешь себя как придурок.

— Ладно, не говори ничего. — Он жестом показывает в сторону фойе. — Дверь в той стороне.

— Значит, если я не буду говорить о своей личной жизни, мне придется уйти?

Он кивает.

Мои кулаки крепко сжимаются, а глаза вспыхивают от гнева. Сколько можно умолять его позволить мне остаться. Я отказываюсь говорить об этом, поэтому достаю свой козырь.

— Что мешает мне уйти и позвонить в полицию?

Уголки его губ приподнимаются

в красивой, злобной улыбке, полной угроз и обещаний. Я инстинктивно делаю шаг назад. В ответ он встает со своего места и подходит к моему месту на другом конце острова. Я стою на своем, не желая отступать. Я ни за что не стану потакать ему в моем прошлом. Я просто не могу этого сделать.

Стоя передо мной, он кладет руку на стойку по обе стороны от моего тела, фактически загоняя меня в ловушку, но не прикасаясь ко мне.

Его улыбка расширяется, когда он говорит:

— Ты же не станешь звонить в полицию.

Я насмехаюсь, заставляя себя не реагировать на его близость.

— Потому что ты так хорошо меня знаешь?

Он пожимает плечами, и его рука касается моей.

— Давай, звони в полицию. Расскажи им обо мне и о том, как ты была свидетелем того, как я прострелил парню ногу и заточил его в своем подвале. — Улыбка превращается в угрожающую ухмылку. — Тогда, может, расскажешь копам о том, как ты согласилась переехать в мой дом? Как ты стояла там, безразличная и бесстрастная, перед связанным человеком? Как ты смотрела, как я убиваю кого-то без крика? И, возможно, мы посмотрим, как это понравится социальной службе.

Я застываю, все во мне становится абсолютно жестким от этого откровения.

— Что… что ты только что сказал?

Он наклоняется ближе и шепчет мне на ухо

— Мина, — как если бы кто-то прошептал «Бу!».

Это насмешка.

Злая насмешка.

Я уступаю его требованию, потому что если и есть человек, ради которого я готова на все, так это Мина.

И будь он проклят, он это понял.

Я смотрю ему прямо в глаза и начинаю голосом, полным ненависти:

— Мой биологический отец снабжал женщину, которая меня родила, наркотиками в обмен на секс. После моего рождения он уехал на некоторое время, чтобы не заботиться обо мне, а когда мне исполнилось пять лет и он вернулся, моя, — я поморщилась, — мама подбросила меня соседке — миссис Розарио — много лет назад.

— Когда он вернулся, то привел с собой маму, и они забрали меня у соседки, которая, в общем-то, неплохо меня воспитала. Ее дочь умерла молодой, и она была одинока. Думаю, она действительно хотела оставить меня у себя, но не собиралась добиваться опеки над моими биологическими родителями.

Я пожала плечами.

— У миссис Розарио не было на это денег. Поэтому мы втроем — моя биологическая мать, отец и я — переехали в другой многоквартирный дом, где они решили, что я уже достаточно взрослая, чтобы управлять наркотиками для папы, — с горечью произношу я. — В конце концов,

кто станет арестовывать пятилетнего ребенка, продающего шоколадные батончики за деньги? Только это были не шоколадные батончики.

Ник слегка кивает в знак понимания, как будто ему известна эта афера, что не удивило бы меня, учитывая его прошлое. Не то чтобы я думала, что подставу моего "отца" мог провернуть кто-то, связанный с мафией. Кто-то вроде Ника.

Мой отец был мелкой сошкой. Головастиком в безбрежном океане. Ник, с другой стороны, кажется мне человеком, который будет доминировать в любом бассейне, где он плавает. А это, вероятно, означает, что он знает все игры. Например, о той, которую отец заставлял меня проводить.

Я продолжаю, несмотря на то, что Ник знаком с этой игрой, но мне почему-то нужно поговорить об этом:

— Это были просто наркотики, завернутые в золотую фольгу, и это работало. Я торговала наркотиками для самого дорогого папочки, пока моя мать не забеременела Миной от другого мужчины. После этого отец ушел, но я уже была знакома с оружием, насилием и убийствами, которые сопутствовали торговле наркотиками.

Ник изучает меня, и мне приятно видеть, что в его глазах нет сочувствия. Они просто пустые. Полная противоположность тому, что я ожидала. Я рассказала об этом только одному человеку, и она начала плакать и пыталась задушить меня объятиями.

Я была на собеседовании с выпускниками для поступления в Университет Уилтона. Выпускница, которая проводила собеседование, была филантропической женщиной, богатой старыми деньгами. Я знала, что если пройду собеседование на отлично, она замолвит за меня словечко, и это будет иметь большое значение в процессе приема.

Так что я смирилась и рассказала ей свою душещипательную историю. Я поведала ей слезливую правду Хилари Суэнк, получившей "Оскар", о том, что мои родители никогда не хотели меня, что отец подсадил меня на наркотики в пять лет, а мама бросила меня с ребенком, когда мне было восемь лет, я понятия не имела, что делаю, и была вынуждена умолять соседскую женщину-наркоманку о помощи.

Затем я рассказала историю о том, как, несмотря на все это, у меня были отличные оценки в школе, работа на полную ставку, мечта о Лиге плюща, звезды в глазах и все прочие искупительные истории о том, как ребенок из внутреннего города поступает в колледж, становится президентом мира или еще какие-нибудь фантастические, возвышающие душу элементы истории, которые она хотела услышать.

В конце я рассказала ей вдохновляющую историю и сказала, что все, что я делала, было ради Мины, что было самой большой правдой из всех, и леди просто разрыдалась.

Она прямо-таки рыдала мне в плечо, и мне пришлось утешать ее большую часть получаса, пока она не выпрямилась и не сказала:

— Мне так жаль, что это случилось с тобой, дорогая. Ты такая сильная, что пережила все это.

А ее глаза?

В них было столько жалости, что мне захотелось блевать. Содрать ее с кожи и закричать: "Мне не нужна твоя жалость. Мне нужна только Мина!"