Никому не скажем
Шрифт:
Заставляю себя смотреть прямо. Поднимаю вверх правую руку, привлекая внимание препода, и на этот, казалось бы, безобидный жест уходят все мои силы. Точнее остатки сил. Как буду работать сегодня – не знаю.
После пар к метро не иду, а плетусь, с трудом переставляя ноги. В мои уши воткнуты древние, истрескавшиеся наушники, а в них звучит новый трек Рианы. Russian roulette. Очень подходит к моему сегодняшнему настроению. Я растворяюсь в музыке, а потому не слышу торопливых шагов за спиной. И лишь когда мне на талию ложится чья-то рука, вздрагиваю, вскидываю взгляд и… замираю. Смотрим друг на друга несколько
Мозг посылает сердцу отчаянные сигналы SOS. Трясу головой, медленно вынимаю одно «ухо» и, насупившись, интересуюсь:
– Чего тебе опять?
– У меня вопрос.
– Один?
– Угу.
– Ну, надо же. На целый один вопрос больше, чем надо.
Сбрасываю его руку и под усилившийся шум в ушах и мерзкое чваканье вымокших кед иду дальше. И Кит, к слову, идет за мной.
– Нет, ты мне скажи. Очень интересно! Это я рожей не вышел, или ты в принципе имеешь какие-то свои соображения против секса?
На светофоре догорает зеленый, и я прибавляю шагу, чтобы успеть. Кит… Никита Кошелев, как я узнала из переклички, спешит за мной. Делаю вид, что не услышала его вопроса. Толкаю тяжелую дверь, прохожу рамки, спускаюсь по эскалатору… Поезд приходит быстро. Я запрыгиваю в вагон и сразу же протискиваюсь в его задницу, где вероятность того, что тебя затопчут, снижается до минимальной отметки.
– Ты мужененавистница? – между тем продолжает Кошелев, следуя за мной по пятам, и, конечно, привлекая к нам внимание посторонних, – Нет? Тогда… я не знаю… лесбиянка?
О, господи! Он еще здесь?!
Шиплю «нет», прежде чем понимаю, какую все же совершила ошибку. А что? Это ведь крутая отмазка. Будь я действительно лесбиянкой…
– Тогда все же дело во мне? – улыбается Кит, отправляя мое сердце в нокаут… Состав дергается, пассажиры ругаются и летят кто куда. Я утыкаюсь носом в грудь Кита, и его шикарный аромат – аромат дорогущего парфюма и разгоряченного мужского тела оседает на моих рецепторах, тревожа меня и волнуя. – Так что? – повторяет вопрос, приковывая меня к себе затуманенным изучающим взглядом. – Может, ты дала обет безбрачия? – улыбается, сосредоточившись на моих губах, которые я вынуждена облизать, прежде чем выдавить из себя:
– Почему же сразу безбрачия? Против брака я ничего не имею. И хочу достаться своему супругу девственницей. Ну, так что? Я удовлетворила твое любопытство?
Глава 5
Кит. Настоящее.
Я даю ей три дня на то, чтобы одуматься. Это на целых три дня больше, чем рассчитано мое терпение, и все это время я не нахожу себе места. Лесом идет все: работа, свидание с другой, глупая попытка забыться в чужих объятьях… Ева – яд, который меня убивает, но я настойчиво тянусь за этим дерьмом еще и еще.
Сам себя не понимаю… Зачем она мне сейчас? Спустя столько лет, когда уже все отошло вроде бы и отболело. Для чего я вновь возвращаюсь к прошлому? Наказать её? Отомстить? Может быть. Но скорее я просто хочу ее снова трахнуть. Один раз. А потом еще и еще… И мое желание забраться к ней в трусики такое сильное, что я не могу думать ни о чем другом. Не могу спать, не могу есть, не могу жить своей привычной жизнью. С тех пор, как погиб отец, я думаю о ней постоянно. Возвращаюсь мыслями к нашему прошлому. Тогда еще счастливому и полному глупых надежд. К той девочке, которую любил слишком сильно, несмотря на то, что мы были такие разные. О да. У нас с ней не было ничего общего. Абсолютно… Кроме моей гребаной потребности. Иррациональной и необъяснимой. Неубиваемой, сука, потребности быть с ней.
Почему я так зациклен на Еве? Почему каждый раз забиваю на гордость и данные себе обещания? Почему превращаюсь в неспособного себя контролировать идиота, стоит ей вновь возникнуть на моем горизонте? Гребаный ад. Я даже готов заплатить ей за то, что многие бы с радостью дали мне абсолютно бесплатно. Я даже готов заплатить…
Как же я жалок, господи! Ненавижу себя за это. Ненавижу ее. Мои чувства не поддаются логике и не контролируются волей разума. Они неправильны настолько, насколько только могут быть неправильны чувства. Они разрушительны и токсичны. И я понимаю это. Понимаю… Но все равно не могу им противостоять. Мне остается лишь верить, что все изменится, когда я, наконец, для себя закрою гештальт под названием «Евангелина Гонсалес».
А потом мне звонят мои люди из банка и сообщают, что Ева оплатила долг мужа за прошлые месяцы…
– Что значит «оплатила»?
– То и значит, Никита Александрович. Полностью заплатила сумму долга и набежавших процентов.
– Дерьмо.
– Но и это не самое важное. Оказывается, ваш отец застраховал кредит от невозврата.
– И я только сейчас об этом узнаю?!
– Говорю же, мы и сами были не в курсе. Обычно наш банк страхует такие риски самостоятельно, но Александр Николаевич почему-то обратился в другую страховую компанию.
Сжимаю трубку в руках и откидываюсь затылком на подголовник кресла. План, который казался мне идеальным, летит псу под хвост. Хотя…
Скомкано прощаюсь, выхожу из-за стола и замираю напротив огромного окна, из которого открывается шикарный вид на вечерний город. Если так подумать, возврат долга по закладной богаче Еву не делает. Лишь избавляет от уже имеющихся долгов. Но она привыкла к шикарной жизни. Жизни, которая подразумевает наличие живого платёжеспособного спонсора. В том, что она продается, я нисколько не сомневаюсь. Как и в том, что мне по силам её купить. Ведь за время, что мы не виделись, я здорово поднялся. Интересно, каково оно, знать, что поставила не на того? Жить, понимая, что мой старик не дал ей и десятой части того, что теперь мог дать ей я?
Или она не знает?
Замираю посреди кабинета и растерянно тру лицо.
Какова вероятность того, что она действительно не в курсе моих достижений?
Да нет! Быть такого не может! Мое имя на слуху уже довольно давно. Не нахожу себе места. Меряю шагами комнату. То и дело поглядываю на часы. А время, будто издеваясь, стоит на месте. И ничего… абсолютно ничего не происходит.
Еду домой, включаю телевизор, чтобы заполнить тишину квартиры. Не помню, чтобы раньше она меня так угнетала, а сейчас терпеть нет сил. Распахиваю окно, впускаю суетливые звуки большого города и немного отрезвляющей прохлады.