Шрифт:
Тема цивилизационной евгеники дает в два раза больше вопросов, чем ответов. Потому и отвечать не рекомендуется, чтоб не множить проблемы. Другое дело – описательная реконструкция некоторых событий прошлого, которые могут пролить свет – неважно, какого он цвета – на склеенные прежде страницы истории.
Мое повествование основано на рассказе корабельного техника Громова, в свое время служившего на «Удале». Да-да, на том самом корабле, который не справился с заданием правительства и не нашел выход из Солнечной системы. Он ничего не смог сделать по преодолению плотной капсульной оболочки, обволокшей гелиосферу, и теперь
Хочу добавить, что некоторые фишки рассказа самым подозрительным образом восполняли белые пятна официальной истории, да так полно, что это не показалось мне случайным совпадением. То, что эта история коррелирует с последним великим открытием, пришло мне в голову гораздо позже, и я не понял до сих пор, как к этому относиться, ибо оно слишком перевернуло нашу жизнь, и лишь время покажет, чего оно стоит в действительности.
Не буду больше злоупотреблять твоим терпением и представлю тебе свои записи в натурном, что касается фактов, виде, для достоверности облегченных в художественную форму. Ибо ничто не может быть правдивей образа, даже самые точные факты.
I.
В этот день, прямо спозаранку, автоматика космического корабля отключила искусственное освещение. Отраженного свечения Марса оказалось достаточно, чтобы залить кают-компанию красным светом.
– Такое чувство, что мы присутствуем на пожаре, – произнес один из собравшихся.
– И не похоже, чтобы пожар был локализован, – вяло включился в разговор специалист из техбезопасности.
– В нем есть что-то траурное.
– Стена так и пылает!
Свободная от иллюминаторов стена кают-компании отражала марсианский свет так ярко, что сужала помещение до ощущения сердцевины костра – жутковатого, холодного, инфернального.
– Что поделаешь: Марс – Бог войны, – вздохнул штурман – модератор утренних планерок под ником «Shturm» и внимательно оглядел наполовину заполненное помещение.
Угрюмые лица бойцов дневной смены, застывших серыми оковалками в роскошно подсвеченных зарей светлых креслах, не дрогнули ни одним мускулом, словно еще не пробудились от тяжелого сна.
– Скоро нас встретят Зевс с Посейдоном.
При всей своей географической корректности, нейтральные эти слова так же, как и предыдущие, пробудили у космонавтов лишь мрачные ассоциации.
Shturm, вечный страж позитива, усек это и поспешно пошутил – что делать – похоже, опять неудачно:
– Во-во. Наш «Удал» так легко глотает пространство между планетами, что становится страшно за всю Солнечную систему!
Космонавтам вспомнилось, как те же слова он произнес вечность назад, когда одухотворенные надеждой, они пролетали Марс по маршруту ТУДА. А вот теперь они летят ОБРАТНО. Что делать: «духоподъемная» реплика Shturm не возымела действия – былая воодушевленность не возродилась.
Напротив, лбы еще больше наморщились, глаза утратили блеск, лица осунулись и слились в общую маску сонного человека, озаренного зловещим красным сиянием.
– Мамочка родная! – присвистнул
1
Кьюбивано – классический объект пояса Койпера в диапазоне 40-50 а.е. от Солнца, здесь - малая планета.
– Если мы туда вернемся, – проворчал корабельный художник, – то там и останемся, заметано. Родовые ошметки Солнца— отличный фон для дьявольского завершения героических жизней…
– Но-но! Поосторожней с метафорами! Не будем неблагодарными хамфуд инсект.
«Хамфуд инсект» было самым крепким ругательством НачЭка. Точный перевод его никто не знал, но означало оно крайнюю степень неудовольствия. Очевидно, ночная смена сегодня тому благоприятствовала.
Неожиданно художника поддержала остальная часть команды.
– Браво, Коротышка Карандаш. Мы на Земле никому не нужны!
– Мы вечно молодые, как добры молодцы из сказки, а наши жены состарились. Отцы умерли, а дети годятся на роль отцов.
И лишь космонавт по прозвищу Пономарь поддержал начальника:
– В чем дело, братва? – прогудел он. – Пусть дети нас усыновляют: кормят, поят, развлекают.
– А в угол не хо-хо? – забухтела братва. – Да ремня по попе. У тебя ни жены, ни детей, вот и разницы никакой. А вырастить ребенка – не выпустить цыпленка.
– Нет между нами разницы! – стоял Пономарь на своем. – Никто из нас детей не воспитывал. Пусть по разным причинам, но ни я, ни вы. И жены в ту же степь. Стонать не о чем. Любовь до гроба – дураки оба. Вот вам моя присказка.
НачЭк плюнул и вышел. Притом в закрывающемся за ним проеме сделал такое движение, будто смахивал с глаз слезу. От экипажа ничего не утаишь. Все знали его трагедию: романтическая любовь, обручение – и конец. Вместо медового месяца ушел в полет. Мечтал о последующем счастье, которое обеспечит своим подвигом. Да вот не рассчитал маленько. Когда вернется, Лидия состарится. Как в старой песне да с новыми словами: «радостно встречать его с маленьким сыном выйдет к перекрёстку старушка-жена». Только вот еще штуковина: сына-то нет. Не успел, значится, зачаться. Да и ничего нет. Ни славы, ни клавы.
– Пошарим на Марсе, а там посмотрим, – сказал радист вслед, видимо, жалея.
Но и у него кошки в душе скребли, когда думал о предстоящей встрече с родными: сыновья – ему ровесники и дочери со своими семьями, с детьми, каждый из которых напоминает, хоть немного, его собственных, оставленных за бортом более четверти века назад…как быть с ними? Как выстроить родственные отношения, если они вообще возможны при данных обстоятельствах?
– Клятый Эйнштейн со своими законами, вот уж ни за что бы тебе памятник не поставил! Спасибо логистикам, сбросили капсулу с твоим бюстом на Ганимед! Было б весьма кстати, если б Ганимед был богом забытья.