Никто, кроме нас!
Шрифт:
– Нет, ты не перенедоспала, – убежденно заявила Ленка. – Ты недопереспала. Домовые какие-то…
– Ну а как ты эту фигню объяснишь? – спросила в голос теперь уже и Светик. – А что консервы из банки доедены, рыбные, а сама банка в мусорнике лежит?! Я проверила!
Завозился и чертыхнулся Темыч.
Я понял, что пора вставать.
Генок был одним из немногих, кто помнил, что его настоящая фамилия – Путин.
Вообще в самом этом факте ничего странного не было. Путиных в России намного больше, чем бывших президентов. Просто в младших классах фамилия Генка так достала его самого, что он возненавидел
Он шел по лесу почти без перерывов до трех дня, пока не стало жарко, как в печке. Паутина липла к лицу и рукам, нудно позванивали комары. Пару раз ему казалось, что слышен гул моторов, но снова и снова он понимал, что обманулся.
Ему стало скучно и немного страшно от этой пустоты, жары и того, какой вокруг большой лес. Когда они – все четверо – стоя за околицей, договаривались, кто куда пойдет, ему казалось, что это все равно. А сейчас Генок начал думать – может, если бы он пошел в другую сторону, то уже наткнулся бы…
На что бы наткнулся? Он как-то сразу вспомнил, что идет война, и опять прислушался. Нет, ничего.
Он попил из фляжки, но вода степлилась и отдавала чужими запахами – аспирином, пластмассой, еще чем-то непонятным и неприятным. Генок вообще стал за последнее время очень чутко различать запахи, но сейчас только поморщился и брезгливо вылил воду в трухлявый пень. Вообще-то это было нерационально, но, как это часто бывает, нерациональность оказалась вознагражденной сразу – в небольшом распадочке, заросшем диким терном, Генок нашел родничок. Из-под корней большого дуба пробивалась бесшумная маленькая струйка ледяной воды – и тут же исчезала непонятно где. Чавкая по мокрой земле кедами, Генок напился и наполнил фляжку. Подумал, напился снова и щедро вымазал руки и лицо холодной грязью. От комаров (надоели, паскуды!) и для маскировки.
И только потом увидел у корней того же дуба заткнутые под них утиную голову, какие-то перья и прочее.
Сперва Генок решил, что это работа какого-то зверя. Но только сперва, потому что голова была явно отрезана, да и перья – ощипаны. Кто-то, видимо, тоже набирал воды и спрятал все это. Человек. Человек, который считает нужным прятаться.
Мальчишка прислушался и принюхался. Через полминуты его нос уловил слабый запах дыма от костра…
…Мальчишка был обросший, волосы висели сосульками. Накидка из какой-то мешковины, под ней – майка, драные в никуда джинсы. Босой. Он сидел по-турецки и лопал жареную утку. Рядом лежали школьная поясная сумка с торчащими из нее магазинами, алюминиевая фляжка, ментовский «АКС-74У» со сложенным прикладом. Горел маленький и почти бездымный костерок. Жуя кусок утятины, мальчишка вскинул голову – и тут Генок его, как ни странно, узнал. И почти рассмеялся.
Это был Антон. Антон Басманов по прозвищу Папик. Потому что его папик – большой чиновник в мэрии – и правда был крут, как три часа варенное яйцо, и Антон на это то и дело нажимал: «А у меня папик…» Жили они где-то недалеко от детдома, и во время вылазок в город Генок с Антоном иногда пересекались. Он вообще был невредный парень, только заносчивый, ну а детдомовских просто презирал, что тут сказать. Без злобы, но презирал. Поэтому многие старались у него не одалживаться и не угощаться за его счет – а другие, наоборот, липли. Это уж кто как.
Но вот такая встреча была не более возможна, чем учеба Папика в этом самом инкубаторе. В смысле, такого не могло быть в принципе.
Но было. Папик – в обносках, с голыми пятками, но с автоматом – сидел в лесу и ел зажаренную на костре утку. Как бы не соврать, но в окончательной победе русских Генок подсознательно уверился именно в этот момент.
Честно сказать, сперва Генок собирался что-нибудь такое ляпнуть, поинтересней. Но потом сообразил, что ответом вполне могут быть не слова, а самая обычная очередь из автомата. Поэтому, лежа на животе за кустами, напряженно раздумывал: а что же ему, собственно, говорить-то?!
Мальчишек было двое. Оба – лет по пятнадцать-шестнадцать, чумазые, в маскировочных обносках и грязных, но несокрушимых берцах с двойной застежкой, в ярко-зеленых беретах, с кое-каким снаряжением и с оружием. На поясах – штыки, у одного – «АКС-74», у второго – незнакомый Саньке пулемет с лентами. Они сидели под деревьями, отдыхали, но не переставали смотреть – каждый за спину товарищу.
Санька сидел за невесть как и когда попавшим в цнинские леса гранитным валуном и поглядывал вниз через кусты, как эти двое молчат и, тоже неподвижно сидя, смотрят по сторонам. Он подумал, что Сереня был прав, когда утром сказал: «А почему мы ведем себя так, как будто никого, кроме нас, на свете не осталось? Может, сначала надо поискать не врага, чтобы тупо его завалить, а других таких же лесовиков?»
Да, Сереня умный пацан. Он был прав. Эти двое явно не были захватчиками – ни по возрасту, ни по внешности, ни по знакомым Саньке беретам. Такие носили мальчишки из тамбовской кадетки, с погранцовской роты.
Санька чуть переместил пулемет. Он уже привык к тяжести MG и ощущал ее, как присутствие хорошего друга. Но пулемет хорошо, а двое парней-погранцов – лучше. Особенно еще с одним пулеметом. Тем более что они выглядели не напуганными и не прячущимися.
– Пацаны, – сказал он громко.
И изумился: оба тут же оказались – перекатами – за ближайшими деревьями, из-за которых немедленно высунулись стволы. Деловито, быстро и почти бесшумно.
– Пацаны, – уже растерянно повторил Санька, – я свой.
Конечно, это звучало глупо. Но потом послышался все-таки не выстрел, а напряженный голос, произнесший бессмертную фразу:
– Свой своему поневоле брат… Эй, свой, из какого фильма слова?
– «Брат-два», – вспомнил Санька. И добавил: – Ну чего, поговорим? Есть о чем!
Степка Пеньков и Алешка Барутов были кадетами-погранцами из тамбовского корпуса, предпоследний курс. Во время наступления «большого П», как они определяли все произошедшее, по корпусу саданули «Томагавком», не пожалели. Уж что там и как там было – сложно рассказать, но кое-кто из оставшихся в живых кадетов побежал не к мамочке (а таких было очень много – наверное, одно дело в мирное время там учиться, а другое…), а драться. Бой на восточной окраине Тамбова был коротким, но яростным и кровопролитным. Конечно, не прорваться противник не мог по определению, но обошлось ему это дорого, хотя спонтанными защитниками никто не руководил. Мальчишки утащили с поля боя своего офицера-воспитателя, раненного в живот и голову, но он все равно умер у них на руках. Потом видели, как полтора десятка попавших в плен раненых или контуженных защитников – ментов, каких-то гражданских, каких-то военных, двух кадетов с последнего курса – связанных побросали на дорогу и переехали танком. Туда и сюда.