Никто, кроме президента
Шрифт:
Быстрей-быстрей-быстрей! Лестница вниз, короткая, в конце не забыть пнуть лежащего кретина – а то он что-то не сильно ушибся… Узкий, как и обещано, коридорчик, предбанничек, розовые обои, два тусклых бра, со стула подымает зад пока еще один очумелый охранник. Вбить недосказанное «фас!» ему в зубы – и пес, молодец, не грызет без команды… А вот этому, второму песику, летящему от угла, уже скомандовали – вон еще один охранник, прыткий, зараза, подальше, за столиком, по столику рассыпаны карты… Но я же, черт возьми, не зря увел у Рябунского антисобачий парализатор: пст! – и привет, отдыхай, кусака. В самого охранника – пст! – из него же, ладно, минут на десять хватит… Третьему
Дверь в первую комнату – пнуть ногой, чтоб руки свободны… Кровати две, застелены, почти не смяты… игрушки, книжки, все чисто, пусто, детей нет… Вторая комната: опять ногой в дверь – еще две кровати, стол, скатерть, вазочка с конфетами, плеер… детей нет! Опять нет! Черт, какое-то дежа вю!
– Воу зинд ди киндер, Макс? – Это Шрайбер сзади. Вошел следом.
Он тоже озадачен, шумно дышит, он тоже ничего не понимает… ах если б я еще знал, куда они теперь засунули этих киндер!
– Где дети? – Невежливо оттолкнув австрийца, я кинулся обратно в коридор и приподнял с пола ближайшего охранника. Того, что лишился пары-тройки зубов, но был в сознании. – Где?! Говори, хуже будет!.. Ханс, Сергей, готовьте убойную дозу гексатала, чикаться не будем, живой или мертвый он нам скажет… Где дети, сука? Считаю до трех, раз-два… Ну!
– Он их увел… – Беззубый заговорил. Я, должно быть, стал уже страшнее Фокина. – Увел всех троих, прямо сразу, как приехал…
Шарада. Сказано еще мало, вопросов уже много. Почему – трое? У Волина двое – сын и дочь. Откуда взялся третий? Чей он? А вдруг – это какие-то другие дети? И кто – увел? Куда? Зачем?
– Как их зовут? Как зовут детей? Говори, сволочь, нос отстрелю!
– Слава, Настя… как третью, не знаю, вроде министра дочка…
Уфф! Отлегло от сердца – они. Имена совпадают. И с третьей уже понятнее: это Ада, которая рассказала своему богу… говорил же я ему: прячьте ее получше!.. С ним тоже теперь ясно: пастырь пришел отбивать овечку. О прачечной Изюмов ничего не знает и громит ее папашу по месту работы…
– Кто такой он? – Я снова тряханул беззубого. – Это Фокин?
– Нет, Соба… Фокина мы знаем, а этого – почти нет… Он – это он. Имени нам не сказали ни разу…
Что еще за «он-чье-имя-не»? «Гарри Поттера» перекушали? Фокин – это понятно, Соловьев – тоже понятно, откуда же еще кто-то?
– Кто он? Кто? Смотри на меня! Ну?.. Ханс, давайте гексатал!
Шрайбер хищно навис с инъектором, ножом располосовал охраннику рукав и прицелился в вену.
– Не надо! – запричитал беззубый, размазывая кулаком кровь и сопли. – Не знаю, клянусь!.. Правда, не знаю!.. Он главный… Николай Сергеич и даже Фокин перед ним на полусогнутых… а сам он такой довольно щуплый, маленький, низенький…
Ладно, пес с ним, с именем, подумал я. Надеюсь, он – это не Сатана. Святой водой, крестами и хоругвями мы не запаслись.
– Куда он их увел? Куда? Зачем?
– На крышу… Надо, говорит, поглядеть, что там снаружи… И детки, говорит, пусть проветрятся… типа взял для страховки…
– Как быстрее всего попасть на крышу? – Я вдруг сообразил, насколько я мало знаю про этот дом. Школьник подробно говорил о бывшей прачечной, но вот про крышу я и не подумал его расспросить. – Говори, ну! Остаток зубов выбью!
– Если быстро, то на лифте, но их сейчас выключили. Теперь можно только
Беззубая сволочь не наврала, все честно доложила про лестницу.
Сволочь только забыла сказать, что под лестницей – дверь в служебный сортир. Из которого навстречу Хансу, вырвавшемуся вперед, показался вдруг еще один охранник. Пятый! Штаны свои он подтянуть толком не успел, но раз шпалер брал с собой, то и бабахнул из него прямо австрийцу в грудь – на это дури хватило.
Гадство! Какое чертово гадство! Шрайбер еще смог выстрелить, уложить засранца, сделать два шага, но затем сам качнулся, устало пробормотал: «Тойфель!». Прислонился к стене и начал сползать, пачкая розовые обои темно-красным.
– Вверх, бегите на крышу! – крикнул я Каховскому. – Я посмотрю, что с Хансом, и сразу за вами… Только осторожнее, лучше наблюдайте и ждите меня… Вы ведь слышали, там с детьми непонятно кто…
– Двадцать минут!.. – невпопад откликнулся Каховский, уже сверху. Он успел проскочить один пролет. – Нет, девятнадцать!..
И я понял, о чем он: о минутах, оставшихся до конца «Угадайки».
69. ШКОЛЬНИК
Обычно в последнем раунде лидирует шестой сектор, но сегодня его обгонял третий. Две поощрительных пожарных машины ушло в первые же десять минут после рекламного блока, а за версию о том, что у нас в гостях – сам великий американский археолог Индиана Джонс, я не пожалел трехтомной детской энциклопедии: уж больно похоже десятилетний Виталий Тимофеевич изобразил взмахи кнутом и очень артистично проскакал по студии на воображаемой лошади, придерживая одной рукой воображаемую шляпу. Татьяне всю дорогу приходилось дирижировать бурными, хотя и непродолжительными – времени было жалко – аплодисментами зала, прибавляя к живым рукоплесканиям немножко «фанерных». И я, ведущий Лев Абрамович Школьник, человечный и простой, друг детей и все прочее, тоже носился в круге света, словно цирковой пони – по арене…
– …Итак, мы с вами продолжаем заключительный раунд шоу «Угадайка». – Мыльные пузыри слов один за другим слетали с моих губ и лопались в воздухе. – Напоминаю, что у каждого игрока осталось право всего на один вопрос ко мне, потом им придется дать свой ответ… Ой, виноват, совсем забыл: у Ксении Игоревны, конечно, с учетом прошлого раунда, осталось два вопроса. Та-ак, поднесите микрофон ко второму сектору. Всем внимание, полная тишина в студии. Спрашивает Ксения Игоревна Осинцева!
Ксюша, румяная девочка-колобок из профессорской семьи, вытянула шею и оценивающе взглянула на балкончик, где ждала своей участи маска – а в ней уже опять Волин. Обратный размен с Бубой Кудасовым мы произвели в антракте: скоро, чистенько и тайком от масс. Правда, у Бубы, пережившего звездный час, лицо так и осталось сведено судорогой Восторженной и Облегченной Улыбки – хоть снимай его в рекламном ролике о целебном действии Супер-Слабительного. «Утром принял – весь день свободен!»
– Лев Абрамыч, он много зарабатывает? – по-деловому спросила девочка-колобок. – Точной цифры не прошу, хотя бы порядок.
Логика вундеркиндов – для меня темный лес. Зачем ей это? Я машинально глянул в шпаргалку, где, конечно, ничего о зарплате президента не было. И вообще это была утренняя бумажка, которую мои помощники составляли по поводу Таисии Тавро.
– Я уверен, – начал я изобретать как можно былее расплывчатую формулировку, – что зарабатывает он весьма прилично. По крайней мере, ни он, ни его коллеги никогда не устраивают забастовок, требуя повысить ему зарплату…