Никто не пострадал
Шрифт:
Когда Брук Доэрти наконец-то встала с кровати, ее мужа было уже не узнать. Бледное, заросшее лицо говорило не только о трагедии, но и решимости. Какая ирония! Именно это слово он назвал тогда, стоя на балконе в ее сороковой день рождения. Она просила – умоляла – сходить к врачу или хотя бы поговорить с ней, выгрузить все, что накопилось, что терзало и мучило, но он только отстранялся и уходил в свой кабинет, куда – даже его несносная дочь это знала – нельзя было заходить никому, кроме него самого.
Это произошло в тот день, когда она этого меньше всего ждала. Утром муж, улыбаясь, позвал ее вновь на завтрак в их любимый ресторан в стиле ботанического сада. Сидя за столиком среди цветов и
Потом они поднялись наверх и занялись любовью. Он был нежным, как тогда, у барной стойки, но было в этом что-то неуловимое, что только спустя несколько часов его жена распознает как ПРОЩАНИЕ.
Дарен Доэрти спрыгнул с балкона. Он не был пьян, не был расстроен. Он был умиротворен и полон решимости. Два важных слова, всплывших невзначай в их разговоре на балконе тем последним счастливым вечером. Ударившись об асфальт, его тело превратилось в кашу из крови, осколков костей и чего-то белого, вытекающего из расколовшегося о край тротуара черепа. Проходящая мимо женщина с ребенком едва успела отскочить, а вот молодой паре, самозабвенно целующейся прямо под балконом роскошного пентхауса, не повезло. Оба умерли в тот же день, их даже не успели довезти до больницы.
Решившись умереть, Дарен Доэрти сделал странный выбор, забрав с собой тех, кто только-только начал жизнь вместо того, чтобы позвать в этот последний полет свою жену. И она ненавидела его за это.
Хоронили в закрытом гробу – даже лучшие специалисты не смогли собрать что-то похожее на некогда симпатичного импозантного мужчину, чьи виски тронуло сединой. Сразу после поминок его оставшаяся совсем одна жена уехала домой и долго сидела на том же самом балконе, словно пытаясь найти в себе то, что нашел ее муж, – решимость и умиротворение. Но тщетно.
Предсмертную записку она нашла в тот же день – видимо, он оставил ее на столике, но ветром ее сдуло в самый угол.
«Теперь я наказан достаточно».
Глава 3. Лукас
Было в этом полуденном ничегонеделании что-то упоительное. Сбежав ото всех под кроны растущих на дальней поляне, почти у самого забора, дубов, Лукас лежал в тени и смотрел, как бликует солнце между листьями деревьев, щурил свои карие глаза с длиннющими черными ресницами и почти по крошкам откусывал мягкий мякиш белого хлеба, который утащил из столовой, когда мрачная тучная бабища на раздаче еды чуть-чуть зазевалась. Ему нравилось проводить время в одиночестве. Нравилось думать о том, какая она – зазаборная жизнь, и представлять, как он выйдет отсюда, и весь мир будет у его ног.
Другие мальчишки, а тем более девчонки, его не любили и побаивались. Уж слишком жесткий был у него нрав и слишком быстрые на расправу кулаки. В отличие от других «трудных детей», он не кучковался ни с кем в компании, потому что не считал, что настоящую силу возможно доказать количеством. Да и нечестно это – когда пятеро на одного. Куда круче, когда ему одному удавалось справиться с любым задирой.
Лукас Далтон с пяти лет жил в интернате для «трудных подростков». Его родители, намучившись с непослушным своенравным чадом, с радостью передали его в заботливые цепкие руки хозяина этого славящегося жестокими мерами пресечения нарушения порядка заведения на огромной территории в несколько гектаров, обнесенной высоким железным забором. Таким высоким, что нечего было и думать, чтобы перемахнуть через него и раствориться в ближайшем леске, за журчащей прямо за ограждением рекой.
Дети
Но не всем этого было достаточно. Многие дети не могли смириться с заточением и раз за разом устраивали истерики, пытались перелезть через забор, откуда их снимали зоркие охранники, наблюдающие за периметром участка по наставленным кругом камерам, и отправляли в крохотные комнатушки, где место было только для одной кровати. Даже стоять в ней было проблематично, что уж говорить о том, чтобы разложить на полу игрушки и сочинить очередную безумную историю, хоть на минуты отвлекающую от мыслей о том, что тебя бросили. Что ты никому не нужен.
Большинство все-таки были довольны. Несмотря на строгость, здесь и правда было хорошо, особенно тем, кто жестко следовал правилам и не торопился проявить свой несносный характер перед преподавателями и воспитателями.
Лукас был одним из вторых. Он жил здесь вот уже почти десять лет и успел свыкнуться с мыслью о том, что надежды вырваться отсюда до восемнадцатилетия у него не будет. Если только родители не отчалят в мир иной. Но тогда ему бы пришлось переехать в захудалый сиротский приют – никаких других родственников у него не было. Или, по крайней мере, он о них ничего не слышал. Зато прекрасно представлял себе, во что может превратиться жизнь мальчика даже в таком элитном месте, если вести себя как идиот и пытаться противостоять системе. Поэтому отстаивание позиций среди других брошенных в золотую выгребную яму детей не могло достигаться только за счет доказательств собственной силы – легко можно было угодить в тесную каморку на пару недель. Нет. Нужно было мыслить шире и дальше и применять стратегию, логику, смекалку и жестокость. Чтобы, не дай Бог, не начать переживать за того, кто вдруг случайно встанет у него на пути.
Его расчет был прост – пока он вынужденно находится здесь, нужно брать максимум возможного. Лукас слишком рано понял, что лучше всего вопросы решаются через личные связи и хорошее отношение к тебе. Так он за свои красивые карие глаза и длиннющие ресницы получал дополнительную порцию десерта от совсем старой женщины, пока она еще могла передвигаться и работала в их столовой – пекла удивительно вкусное овсяное печенье. Тягучее, мягкое внутри и хрустящее снаружи, на славу сдобренное шоколадной крошкой. За грубую лесть, которую невозможно было в их мире принять за чистую монету, он однажды – единственный из всех постояльцев интерната – был выбран на поездку в самый большой парк развлечений в их стране. Это были самые незабываемые два дня его жизни!
Да, люди вокруг могли решить все его проблемы, главное – найти к ним ключик. А что еще это может быть, как не правильная репутация? Все эти никчемные сопливые размазни когда-то выйдут, как и он, в большой мир, и вот тогда-то начнется настоящая жизнь. Настоящие приключения.
Солнце припекало так, что не спасала тень от раскинувшихся над ним листьев деревьев, и уже не было сил сопротивляться накатывающей, словно морские волны, дреме. Закрыв глаза, Лукас Далтон уснул.
Легкий ветерок трепал его кучерявые каштановые волосы, выгоревшие за последние два месяца лета и теперь отливающие рыжиной. Во сне он улыбался – ему снился большой мир. И он сам был большой. И мог принимать большие решения. Такие, что изменят не только его жизнь, но и, возможно, судьбу всего человечества.