Никто не пострадал
Шрифт:
Муж ничего не сказал. Денег у них было достаточно, и они ни в чем не нуждались и могли вообще не работать.
– Ты не сойдешь с ума дома? – только нахмурился он.
– Найду себе занятие, – пожала плечами Руби и отвернулась – он слишком хорошо ее знал и слишком быстро мог понять, что не просто так она уходит с любимой работы.
Было даже странным – как у нее получалось скрывать свою тревогу? Как он не видел, что с ней что-то происходит – что-то действительно важное и серьезное? Иногда ей даже хотелось, чтобы он все понял, – как серийным маньякам хочется,
Оказаться безработной было странно. Несмотря на то, что у нее не было нужды работать – если не муж, то отец мог ее обеспечить, – девушка предпочитала строить карьеру и весьма успешно, при этом отказываясь от какой-либо помощи. И теперь, сидя на взъерошенной кровати и смотря, как собирается на работу муж – застегивает голубую рубашку, накидывает клетчатый пиджак, кидает в портфель какие-то бумаги, в которых пропадал весь прошлый вечер, – ее раздирала зависть. И немного страх.
Первое время она находила, чем себя занять, – ходила в тренажерный зал, встречалась с немногочисленными подругами, сидела одна в огромном кинотеатре с трехлитровым ведром попкорна на дневном сеансе, пробовала рисовать, писать книги, петь и даже варить мыло.
Картина ее мира менялась, а вместе с ней менялась и сама Руби. Чувство собственной никчемности постепенно омрачало обычные дни, и они теперь тянулись, словно длинные вагоны товарного поезда, грохоча по рельсам ее скучной жизни. Какое-то время спасали кулинарные подвиги, на которые девушка вдруг решилась, хотя никогда раньше не любила готовить, но от вида поджатых губ вернувшегося с работы, жутко уставшего и голодного мужа запал пропадал, пока и вовсе не исчез. Будильник, обычно заведенный на шесть утра, был благополучно забыт, и утро начиналось где-то к обеду. Так было проще – не таким долгим казался новый день.
Ее красивый молодой муж начал раздражать. Все чаще, когда он задерживался на работе, в мозгу рисовались сцены, в которых впору сниматься только порнозвездам. И не важно, что от него никогда не пахло чужими духами, не приходили внезапные ночные сообщения с неизвестных номеров, а сам он относился к ней с особой нежностью, – Руби недоступно было видеть реальность. В голову постоянно лезли мысли, заволакивающие все вонючим колким туманом и отравляющие время, которое должно было стать самым счастливым, – ее первый год замужества. Сейчас, как никогда прежде, она хотела бы изменить свою дурацкую поломанную психику, не позволяющую так же объективно смотреть на мир, как это делало все человечество вот уже несколько поколений. Застрять в двадцать первом веке казалось худшим из наказаний.
– Почему ты еще со мной? – Девушка сидела на высоком барном стуле, поджав к груди одну ногу, а другой болтая в воздухе. Перед ней стояла тарелка разваренных макарон – «паста карбонара» в ее собственном исполнении, – а напротив сидел муж и стойко пережевывал клеклое тесто.
– Не понял. – Он удивленно поднял брови, не отрывая взгляда от тарелки.
– Даже я своим недоразвитым мозгом – или что там у меня не так – понимаю, что веду себя отвратительно. И никто не стал бы этого терпеть – мой отец не стал.
– Твой отец поймал твою мать на влечении к молодым мальчикам, – сухо отрезал он и посмотрел на нее ледяным взглядом.
– Поймал, – фыркнула Руби. – Она ж ничего не делала. Просто посмотрела. За такое что, разводятся после тридцати пяти лет совместной жизни?
– Что ты от меня хочешь? – вздохнул муж и откинулся на спинку стула, возя по столу стакан с терпким гранатовым соком.
– Я хочу тебя понять. Ты же знаешь – мне это сложно. Я вижу… вижу все совсем по-другому. Вот скажи мне – что-то изменилось для тебя после свадьбы?
– Нет. – Он пожал плечами и принялся вилка за вилкой отправлять в рот остывшие и слипшиеся макароны. Руби поморщилась. Кольнуло чувство вины – даже смотреть на это было неприятно. – А что должно было измениться? Та же квартира. Та же жена. Та же работа. На меня даже не повлияло твое увольнение – я все равно тебя не видел целыми днями. Конечно, я понимаю, что ты изменилась. Но на этом все. Реальность такая же. Она статична. Увы.
– Увы, увы, увы, – Руби смаковала это слово, как изысканный деликатес, подаваемый как комплимент от шефа в ее любимом французском ресторане – каждый раз разный. – Ты бы удивился, если бы увидел мир моими глазами.
Спрыгнув с высокого стула, она поставила тарелку с остатками макарон в раковину и, прихватив с собой коробку конфет, ушла в гостиную.
Муж пришел через десять минут, сел рядом и положил руки ей на плечи. От них пахло сигаретами и цветами, которые росли у них на балконе – он наивно предполагал, что размятые в пальцах лепестки способны отогнать этот резкий запах, так знакомый ей. Так пахло ее детство.
– Тебе, может быть, скучно? – пробормотал он. – Хочешь, поезжай в отпуск. Отдохни. Развейся.
– Одна? – Руби скривилась, словно съела жирную зеленую муху, и надула обиженно губы. – Не хочу без тебя.
– Но я не могу. Мне надо работать, – засмеялась муж и, поцеловав ее в шею, поднялся с дивана и отошел к небольшому бару.
Он стоял и перебирал бутылки, словно собирался выпить. Но девушка знала – он не пьет в рабочие дни. Да и на выходных мог пригубить бокал вина за компанию или опрокинуть рюмку водки. То ли нечего ему было глушить в обжигающей внутренности и проветривающей мозги жидкости, то ли он знал какой-то секрет, как можно оставаться трезвым в этом безумном мире.
Или это только ее мир был безумен?
Лениво наблюдая за мужем, Руби чувствовала, как ее переполняет дикая ненависть. Она слишком долго жила одна – больше трех лет – и отвыкла постоянно видеть перед глазами напоминание о том, насколько ей не повезло. Иногда она представляла – что бы сделала, на что решилась бы, будь она как все. Вот сейчас, ощущая внутри копошащуюся червями злобу, ушла бы она от него? А может, они бы никогда и не поженились? Или… смогла бы она рассказать ему про то, что так ее мучает и из-за чего пришлось даже уйти с работы?