Никто не умрет
Шрифт:
— Tele~n bel"an tel"as"a nisl"a, quli~n bel"an uynama. [2]
— Til arslan turur, k"or esikd"a yatur, aya evl"ug er saq basi~nni yey"ur, [3] — ответил Наиль еще быстрее. Пожал Равилю руку горячими шершавыми пальцами и пошел к выходу.
Только когда Наиль скрылся в выходном тамбуре, Равиль спохватился:
— Елки, надо было хоть k"uct"an"ac [4] Рустикам передать.
2
Языком болтай, рукам воли не давай (тат.).
3
Язык — лев, смотри, он лежит у входа, о хозяин, будь внимателен, он съест твою голову (др.-тюрк.).
4
Гостинец (тат.).
— Да не до k"uct"an"ac уже, — сказала Зулька. — Айда, наверное, с такси договариваться.
Договорились с тем самым пожилым таксистом — он запросил не по-божески, но совместимо с жизнью.
— А хорошая штука ЕГЭ, — сказал Равиль, забираясь в салон вслед за Зулькой. — Как Наиль шпарит-то, а? Я почти…
— Поехали, у меня опять жжет, — почти простонала Зуля, резко отвернулась от окна и зажмурилась. — О-ох. Равиль, блестит, убери.
— Что блестит? — не понял Равиль. Зулька молчала, не размыкая мокрых ресниц. Шофер оглянулся на них и втопил с места.
Они не заметили, что Наиль, наблюдавший за ними из соседнего тамбура, пошатнулся и сел, а потом лег на пол.
И совсем никто не заметил, что, едва отъехав от аэропорта, такси наддало и свернуло в сторону республиканской клинической больницы. У Зули начались схватки.
Часть первая
Чувствуй себя хозяином
1
Надо было идти домой, а я не мог. Просто не мог, и все.
Мы с Дилькой стояли возле соседнего дома и смотрели на наш подъезд. Долго уже смотрели, хотя ничего интересного не видели. Дядя Рома деловито вышел, ушагал прочь, через пару минут подъехал на китайской своей таратайке, гордо покурил рядом с ней, встретил веселыми, видимо, словами тетю Ларису, которая волокла за руку негодующего Санька, и получил от нее на сдачу. Они быстро загрузились и уехали. А потом никто не выходил и не входил. В соседний подъезд вразвалку задвинулась тетка с сумками, почти зацепив нашу машину, которая так и стояла у бордюра. Не наши машины проскакивали мимо нас. Я понял наконец, что это не они такие громкие и вонючие. Это у меня нюх и слух слишком прорезались. Вот и приходится дергаться и морщить нос от невинной ерунды вроде загрузки мусора.
Бабок у нас в подъезде не было, так что на скамейке никто не сидел. Жалко. Наверное, в таком холоде не больно-то и посидишь. Мы вон не садились. Стояли и смотрели.
— Наиль, пойдем домой, — тихо сказала Дилька.
Я один, оказывается, дом разглядывал, а она таращилась себе под ноги. Топталась и разглядывала, как отпечаток подошвы возникает на миг и тут же слизывается жижей. Дилька устала и замерзла. А я, типа, нет. У меня, между прочим, ранец и кот.
Кота мы забрали из опустевшей избы в лесу. Изба опустела, потому что бабушка с именем ласточки, Кар лыгачбикя, улетела, чтобы спасти Дильку и меня — и чтобы я успел победить убыра. Злую тварь, которая почти сожрала моих родителей и одноклассника Леху. Которая пыталась захапать Дильку и подкараулить нашу беременную родственницу Зульку. Которая заставила нас бежать из дома и три дня слоняться по электричкам, лесам и болотам, где мы мерзли, голодали, дрались и умирали, — нет, не хочу вспоминать. Главное — мы не умерли. Мы поняли, что делать, чтобы не умерли остальные. И мы вернулись домой.
Кот зашевелился, чуть не вывалился из-за пазухи и принялся топыриться, отыскивая удобную позу. Вот ему точно было тепло и приятно.
— Ладно, — решил я. — К мусорке сходим — и домой.
Говорить я мог уже свободно, только недолго. Горло начинало болеть.
Дилька открыла рот — конечно, чтобы спросить, зачем к мусорке-то, — закрыла рот, подумала и заявила:
— Ну пойдем скорей тогда.
Мусорка была с обратной стороны дома — три кирпичные стенки и железные воротца, а за ними контейнеры. Я туда ходил крупные вещи выбрасывать: сгоревший пылесос или пачки прочитанных газет, — папа всякий раз бурчал что-то про сдачу с миллиона родине. Быстро ходил — медленно там делать было нечего, да и воняло даже в самый мороз так, что ноздри слипались. А теперь-то у меня нюх до дурного тонким стал, вообще в обморок упаду. Чего прусь, спрашивается. Спрашивается, да не отвечается. Не знаю, чего прусь. Прусь вот, и все. Надо. Почему-то.
Вонища и впрямь была сильная, но в обморок я не плюхнулся. И перенес сладкий запах гниющей дряни куда проще, чем простенький душок от грузовика. Дышать пришлось экономно, и Дилька кривилась, но до края терпелки было далеко.
Дильку, чтобы рожи не корчила, я хотел поставить еще дальше. Утвердил ее на месте, буркнул: «Сейчас» — и шагнул было ближе к контейнерам, но тут же вернулся и взял сестру за руку. Не мог я ее одну за спиной оставлять. Хватит, наоставлялся.
В общем, вместе мы пошли. К самым воротцам, вокруг загородок, в одну сторону, в другую — и к нашему дому, по тающим в грязи льдистым островкам. Но на полпути развернулись и зашагали прочь, в сторону пятнадцатого дома, где Тимур и Наська живут. Так уж следы вели.
Незаметные следы. Точнее, невидимые — но я-то видел. Крыс было полтора десятка. Они мелкими когтистыми лапами натоптали между нашим домом и мусоркой целое шоссе — тоже невидимое, но просторное. По траве, которая потом ушла под снег, который потом стал грязью, которую потом перестали месить мелкие когтистые лапы. Позавчера где-то, пока наши мелкие когтистые лапы месили совсем другую грязь.
Крысы жили в нашем подвале, тусовались на нашей мусорке, и так все двадцать или сколько там лет, что стоял наш дом. Распугивали кошек, уворачивались от псов и дворницких сапог, отлеживались от ядов санэпидстанции, которую на моей памяти вызывали дважды — последний раз прошлым летом, когда весь второй подъезд проснулся от визга тети Сони, увидевшей, что здоровенный крысюк продрал сетку от комаров на балконной форточке и почти уже заглянул к ней в гости. Не брали крыс ни каблуки, ни псы, ни яды. А вот теперь что-то взяло. И увело. Тимуру с Наськой на радость.
До пятнадцатого дома я не дошел — и смысла не было, и отвлекся на след, чем-то отличавшийся от остальных. След уходил в сторону и нырял под лысый куст возле детской площадки. Он и летом был лысый — потому что возле детской площадки, говорю же, — но упорно выживал. Крыска под ним оказалась не такой упорной. Она смогла зарыться башкой в тень и мусорную землю и больше не смогла ничего. Я на секунду застыл, бездумно разглядывая тонкий, как медная проволока, хвост и мокрую шерсть на сером тощем, аж ребрышки видны, боку. Кот за пазухой растопырился и очень ловко — не больно, но и не щекотно — провел мне когтями по пузу. Я очнулся и легонько дернул за руку Дильку, которая напряженно всматривалась в тени под кустом.
— Пошли-пошли.
— А что там, Наиль? А куда?
— Домой, — сказал я, точно не расслышал первый вопрос.
Сказать-то легко. Идти я теперь мог. Кто-то внутри меня все про все понял, оценил и придумал и теперь заставлял вытаскивать деревянные спицы, аккуратно подсовывать их за ремень сзади так, чтобы удобно было выдергивать, — ну и твердо, по прямой гнал к подъезду. А я, который снаружи, боялся.
Интересно, «бояться» и «бой» — родственные слова?
Я еще раз прикинул план действий, понял, что никакого плана у меня нет, но, если сосредоточиться, можно представить себя героем хорошо отрисованного ролика с кучей вариантов развития событий. Правда, голова от этого представления уходила в сторону и ломило затылок. И кой смысл представлять сто вариантов, если будет один. Пусть будет.
Я посмотрел на Дильку. Она быстро посмотрела на меня и уставилась на дверь подъезда. Я молча потянул сестру за руку так, чтобы она была за спиной и не высовывалась, и пошел вперед, зачем-то убирая левый кулак в рукав.
Дверь в подъезд не открывалась. Я дернул раз, другой и заозирался, соображая, чем бы ее поддеть. Дилька сзади брякнула какую-то глупость про то, что надо ввести кота. Не новоселье же, подумал я, машинально придерживая животное локтем и поворачиваясь к Дильке, чтобы отлаять за дурацкие идеи. Но она, скользнув мимо, уже тыкала в курлыкающие кнопки домофона. Не кота — код ввести. Во я дебил, понял я почти с испугом, молча отодвинул Дильку обратно за спину и рванул дверь.