Никто не выйдет отсюда живым
Шрифт:
В воскресенье они снова были в отделении “D”, где обвинитель был теперь одет в красную рубашку и стоял рядом с Джимом, закончив своё вступительное заявление с патетическим изложением обвинений:
Обвиняемый вёл себя непристойно и похотливо, демонстрировал свой член в вульгарной и неприличной форме, желая, чтобы это все видели, брал свой член в руку и тряс им, а потом вышеуказанный обвиняемый симулировал акты мастурбации на себе и оральное совокупление с партнёром… – Закончив, МакВильямс медленно поднял глаза от списка обвинений и посмотрел на Джима не обычным свирепым взглядом выносящего приговор, а рассеянным и изумлённым взглядом благоговейного страха. Джим невозмутимо
МакВильямс процитировал отрывок записи, который должен был продемонстрировать язык представления: “…Вы все – скопище трахнутых идиотов. Ваши лица давятся в дерьме мира. Возьмите своего трахнутого друга и любите его. Вы хотите увидеть мой член?” Присяжные сидели неподвижно, без эмоций.
Днём Макс Финк сделал своё вступительное заявление, представляя себя в роли слегка укоризненного, но в конечном счёте всё понимающего дедушки. Это был образ, который, как он полагал, мог бы убедить присяжных солидаризироваться с ним.
Ваша фантазия может быть безграничной, но есть небольшая разница между данными обвинения и показаниями свидетелей. Нет вопроса об использовании этих слов. Мне 62 года, и я не был ни на одном из этих концертов, но это тот язык, на котором они сегодня говорят. Молодые люди употребляют эти слова не с каким-нибудь похотливым намерением. Это то, что они говорят и делают. Рок-концерт – это выражение несогласия. Давайте же придём к согласию. Тем вечером в зале было 26 офицеров в форме и множество – без формы. Ни один не арестовал его за выступления на сцене. Рок-певец напряжённо работал. Он покинул сцену в поте лица и присоединился за кулисами к своим друзьям, шутил с ними, потом отправился в гостиницу, а затем уехал на Ямайку. Его никто не арестовал, там не было преступления. Слова, которые мы допускали – это свободная речь. Зло – в мозгах.
Первая свидетельница обвинения, казалось, была явно не в своей тарелке. Она была одета в белые туфли и розовое мини-платье, а светлые волосы были затянуты в хвост. Ей было всего 16 лет, когда она посетила концерт “Doors”, сказала она, и она видела, как Джим спустил до колен свои штаны, демонстрируя десять секунд свой член, а потом (она сделала паузу) она видела, как он его трогал. Когда её спросили, какие слова использовал Джим на сцене, она сказала: “Одно, начинающееся на f”. Её спросили, как это её задело, она ответила: “Меня это шокировало, это было омерзительно”.
Во время перекрёстного допроса Макс зачитал сделанное под клятвой заявление девушки в апреле, когда она сказала, что видела, как Джим касался девушки на сцене, но не знала, были ли на Джиме штаны или нет. “Ваша память подвергалась давлению за последние несколько месяцев?” – спросил её Макс. Она разразилась слезами, и судья Гудман объявил краткий перерыв, чтобы дать свидетельнице прийти в себя.
После перерыва девушка ещё дважды опровергла сама себя и сказала, что она и её друг не платили за билеты, чтобы попасть на концерт, а их бесплатно пропустил её зять, городской полицейский.
Девушку сменил её друг, который подтвердил её показания. Макс снова обратил внимание на несоответствие показаний, которые свидетель давал в суде и в заявлении под клятвой, которое он делал раньше. В последнем случае он говорил, что только “смутно помнил”, сделал это Джим или не сделал. Теперь же его память была ясной. В ответ на вопрос обвинителя он сказал, что был оскорблён не за себя, которому было тогда почти двадцать, а за свою юную подружку. В ответ на ещё один вопрос Макса, однако, свидетель заметил, что он позволил себе взять с собой девушку посмотреть “Woodstock”, хотя, по его же словам, он знал, что там показывают наготу.
Его сменила мать девушки, которая не была на концерте, но заявила, что её дочь была явно неспокойна, когда вернулась тем вечером домой.
Вечером в понедельник с приездом Патриции Кеннели началась ещё одна драма. В пятницу, 14го, Джим разговаривал с Патрицией по телефону, узнал, что она беременна, и просил её приехать к нему в Майами. Он отправил своего рекламного агента, одного из адвокатов и его жену встречать Патрицию в аэропорту.
Джим был очень ласков, когда они пили в гостиничном баре, но как ни пыталась Патриция перевести разговор на тему её беременности, он всё время уходил в сторону. По его просьбе она привезла с собой 30 экземпляров последнего номера своего журнала с фотографией Джима на обложке и новыми стихами под заголовком “Анатомия Рока”. Джим мельком глянул на фотографии и прочитал стихи.
Наконец, Джим взглянул на Патрицию. Он сказал ей, что, по его мнению, на судью могло бы произвести впечатление то, что он не только рок-звезда, но и был полезен обществу написанием стихов. Затем он сказал, чтобы она вернулась к себе в комнату, а он придётк ней позже. Но так и не пришёл.
К этому времени судья Гудман установил, что судебные заседания будут проходить через день, так что вторник у Джима был свободен. Он по-прежнему избегал Патриции, дважды говорив ей по телефону, что навестит её, и дважды не приходил, вместо этого проводя время с Бэйбом.
В среду Джим снова был в зале суда. Патриция тоже была там, рассерженная, но держала себя в руках. Телекамера сняла их в коридоре спорящими. Как раз в тот момент, когда Джим пообещал, что эту ночь они проведут вместе, приехал судья.
Обвинение вызвало в этот день трёх свидетелей. Первой из них была женщина-полицейский, которая в июне говорила, что не слышала богохульства, но теперь, слушая обвинителя, свидетельствовала иначе, заявив, что за это время она успела послушать запись концерта. Вторым свидетелем был студент университета, который фотографировал концерт, и он сказал, что не видел половых органов. Этот свидетель разочаровал сторону обвинения, но со следующим дело снова пошло как по рельсам. Это был 22-летний рыжеволосый парень по имени Боб Дженнингс, который подписал первоначальную жалобу на Джима, а теперь пространно цитировал монолог Джима на концерте и клялся, что на пять-восемь секунд Джим раздевался. Он был убедительным свидетелем, и единственное, что мог противопоставить ему на перекрёстном допросе Макс, это тот факт, что последние три года свидетель был служащим государственной юридической конторы, в то время как там же работала его мать, а его сестра была секретарём тамошнего судьи. Джим и его друзьябыли теперь убеждены, что за ним стояли люди, работающие на полицию или имеющие к ней отношение.
Иди к себе в комнату, – сказал Джим Патриции после пары бокалов в гостиничном баре. – Я пойду переоденусь и через полчаса буду у тебя.
Через полчаса начался давно обещанный разговор.
Я понимаю, что сейчас не самое лучшее время и место, чтобы просить тебя что-то решать с этим, суд и всё прочее, – сказала Патриция, – но факт остаётся фактом, это случилось, и теперь…
Джим неуклюже улыбнулся и сказал:
Мы справимся.
Пожалуй, меня это тоже не слишком возбуждает, ты знаешь. Но тебе случилось быть единственным мужчиной, которого я могла бы всерьёз представить себе в качестве отца моего ребёнка, и теперь пришло время этому случиться, и я не знаю, что делать. Я думаю, что ты должен мне немного больше, чем чековую книжку.