Ниндзя в тени креста

Гладкий Виталий Дмитриевич

Ему подали большое блюдо с горкой риса, окруженной овощами. Изрядно проголодавшийся мальчик ел, не забывая о бдительности. Казалось, что его окружают люди, которым нет до него никакого дела, однако он помнил главный закон синоби: будь всегда, в любой обстановке настороже. Но люди разговаривали, спорили, пили сакэ, набивали свои желудки и совершенно не обращали внимания на какого-то ничтожного коробейника в худой одежонке. Тем более, что в харчевне трудно было найти человека состоятельного – и крестьяне, и путешественники в большинстве своем относились к нижним слоям японского общества, и их одеяние мало чем отличалось от того, что напялил на себя Гоэмон. Только наряд проезжего купца, который сидел в окружении слуг неподалеку от входа, отдельно от всех, был пошит из дорогой и прочной материи.

Вьючных лошадок купеческого

каравана возле коновязи нельзя было не заметить. Низкорослые и лохматые, они обладали удивительно злобным нравом. Лошади то и дело лягались и грызлись, как голодные бродячие псы над обглоданной костью, хотя свежей травы в кормушке было вдоволь. При этом они пронзительно ржали, и это ржание напоминало визг свиньи, приготовленной к закланию. Вместе с тем эти лошадки обладали чрезвычайной выносливостью, высокой скоростью и ловкостью, что для горных дорог, чаще всего представлявших собой извилистые тропы, нередко над пропастями, было весьма немаловажным обстоятельством. Повозки, запряженные быками, в горах провинции Ига встречались редко, большей частью в долинах.

Неподалеку от Гоэмона сидела компания, собравшаяся послушать бродячего поэта. Это был худосочный невзрачный человечишко с жидкими волосами, усиками-перышками под носом и беспокойными руками, которыми он энергично жестикулировал, чаще всего невпопад. Казалось, что его руки живут отдельной жизнью от туловища и прикреплены к нему на ниточках. Гоэмон невольно покривился; ему не нравился такой дерганый человеческий тип. Синоби с детства приучали к плавным, точным движениям и абсолютной невозмутимости в любой ситуации.

Поэт декламировал:

Стая птиц перелетных В холод ночи упала И застыла на глади озерной.

Это были стихи хокку. Они показались Гоэмону просто великолепными и он невольно попенял себя за то, что начал судить поэта по его внешности. У него явно был незаурядный талант.

Синоби, особенно тот, кто намеревался носить личину странствующего актера, обязан был обучаться искусству сочинения хокку и танка [24] . Увы, это было далеко не просто. Написать хороший стих не каждый был способен. А уж оценить, насколько эти стихи прекрасны и возвышенны, могли лишь очень чувственные и утонченные натуры, которым свойственна наблюдательность. Ведь хокку или танка – всего лишь одно мгновение жизни, запечатленное в словах. Гоэмону так и не удалось достичь вершин в этом искусстве. Да что вершин; он едва добрался до подножья поэтической горы! Тем не менее судить о качестве стихов мог вполне сносно.

24

Танка – пятистрочная японская стихотворная форма (основной вид японской феодальной лирической поэзии), являющаяся разновидностью жанра вака.

Неожиданно входная дверь, состоящая из двух половинок, стремительно, со стуком, раздвинулась, и в харчевню ввалилась шумная компания ронинов [25] . Судя по изрядно потрепанной, пестрой одежде странного покроя и лохматым, нечесаным волосам, которые не могла скрыть даже глубокая шляпа-ронингаса [26] , они давно потеряли своих господ и теперь, мягко говоря, перебивались случайными заработками. Столетняя война почти закончилась, в стране постепенно наступал мир, однако далеко не все были этим довольны. Самураи и ронины с боевым опытом оказались не удел из-за уменьшения численности армий сёгуна и князей. Не имея других средств к существованию, многие из них стали организовываться в шайки и нападать на мирных путников и торговцев, грабить деревни и даже города. Сами они издевательски называли себя хатамото-якко – «слуги сёгуна», но народ дал им прозвище кабуки-моно – «клоуны», «сумасшедшие» за странные костюмы, невероятные прически и соленые военные словечки.

25

Ронин – деклассированный самурай феодального периода Японии (1185–1868 гг.), потерявший

покровительство сюзерена либо не сумевший уберечь своего господина от смерти.

26

Ронингаса – шляпа бродяг-самураев, прикрывавшая все лицо и по форме напоминающая абажур старинных ламп. Ронигаса имела впереди частые отверстия, через которые можно было смотреть.

Кабуки-моно в основном нападали на небольшие горные деревеньки, не принадлежащие трем кланам ниндзя (Хаттори, Момоши и Фудзибаяси), контролировавших провинцию Ига. Несмотря на всю свою храбрость и безбашенность, бандитские шайки старались не связываться с бойцами кланов, хотя при удобном случае не отказывали себе в удовольствии попробовать остроту своей катаны на шее синоби, давшего маху.

Тем не менее кланы не старались извести всех разбойников провинции под корень. Это было им невыгодно по очень простой причине: истерзанным частыми набегами кабуки-моно деревням, которые не контролировали три главенствующих клана, поневоле приходилось обращаться к ниндзя с просьбой о защите. Просьбы удовлетворяли, но не бесплатно. Постепенно большая часть горных деревень провинции Ига стали данниками кланов, а самым жадным и упрямым приходилось нести большие убытки от разбойников, от которых они пытались отбиться собственными силами.

Не обращая внимания на присутствующих, ронины бесцеремонно протолкались к столику, за которым сидел Гоэмон. Только он был относительно свободным.

– Убирайся! – рявкнул один из ронинов и пнул Гоэмона ногой.

Огромным усилием воли задавив ярость, забушевавшую в груди, мальчик с деланной покорностью взял блюдо с остатками пищи и пристроился за соседним столиком, благо трапезничающие там добрые люди потеснились и освободили ему место.

К ронинам подбежал хозяин харчевни и, униженно кланяясь, спросил:

– Что пожелаете, господа?

– Сакэ! Побольше сакэ! – грубым голосом ответил ему старший из ронинов, судя по всему, главарь. – И тащи сюда вертел с мясом!

Спустя короткое время весь столик, за которым еще недавно сидел Гоэмон, был уставлен разнообразной посудой (она была почти новой, не в пример той, которая стояла на других столах, за исключением купеческого) и кувшинами с напитком. Ронины (их было трое) жадно набросились на еду, вытирая жирные пальцы о свои кимоно [27] . Сакэ полилось рекой. Вскоре они изрядно опьянели и начали скверно ругаться, обсуждая какие-то свои проблемы.

27

Кимоно – до начала XIX века японцы так называли любую одежду.

В какой-то момент они вдруг притихли и уставились на столик, за которым ужинал купец со своими слугами. А затем начали шептаться, близко сдвинув головы. Гоэмон напряг свой уникальный слух. То, что он расслышал, очень ему не понравилось. Пьяные ронины совсем потеряли стыд; они сговаривались ограбить купца прямо в харчевне, нарушив закон гостеприимства. Нужно его предупредить! Гоэмон детально рассмотрел лицо купца, и оно ему понравилось. Похоже, купец был добр и щедр. Несмотря на свои малые годы, юный синоби был хорошим физиономистом. Определение внутренней сущности человека по его внешнему облику входило в одну из дисциплин школы ниндзюцу.

Впрочем, Гоэмон рассмотрел не только купца. От его острого взгляда не укрылся ни один клиент хозяина харчевни. Мальчик высматривал кансё – шпионов сёгуна, которые могли быть в любом обличье. То, что князь привлекал на службу ниндзя из кланов провинции Кога, секретом не являлось. Это были очень опасные противники, хотя и не настолько качественно подготовленные, как синоби клана Хаттори, много лет сотрудничающие с горными отшельниками ямабуси, большими мастерами воинских искусств.

Больше всего ему не понравился странствующий последователь Будды – сюккё, сидевший неподалеку от купца. Судя по сединам и морщинистому лицу, он был очень стар. Вся одежда страстного приверженца буддизма была в заплатах, что говорило о его потрясающей нищете, однако он не стал попрошайничать, как обычно делали сюккё, заходя в харчевни, а заплатил за свой ужин. Скорее всего, чтобы не привлекать к своей персоне излишнего внимания, решил Гоэмон. Но почему?