Ниоткуда с любовью
Шрифт:
Здесь читали на всех языках, здесь знали все последние новости, здесь трещали машинки, обсуждались рукописи, давались домашние концерты. Здесь в море плыл и фыркал огромный поп, а навстречу ему саженками летел рыжий дьячок. Здесь оскользнулся режим, расставивший столько сторожевых постов вдоль берегов Киммерии. Здесь дышала, доживая последние часы, странная вольница, основанная в начале века поэтами, мистиками, художниками.
Сказать ли правду, что всего этого больше нет?
* * *
Однажды на пляже на закате подошла ко мне старушенция, та, "которая видела лешего" где-то в бунинских курских лесах. "Вы
Была она из Петербурга, из Питера же была и ее подружка, восьмидесятилетняя гренадерского роста дама со слуховой трубкой и отличными кавалерийскими усами. Они жили вне советского времени - собирали на пляже сердолики, перечитывали "Любовника леди Чаттерлей", припоминали ужин у Ахматовой так, словно это и вправду было вчера и от грузинского вина еще не исчезла изжога. "Пунин невозможен",- говорила одна. "Бедная Анечка..." вздыхала другая.
Где-то там же, между киловой горою (серо-синий вулканический пепел) и спасательной станцией, встречал я обветренную дубленую личность, именуемую Стась. Его роскошные плечи были обтянуты выгоревшей тельняшкой, лихо заломленная капитанская фуражка и коротко стриженная седая борода выдавали в нем пирата, через всю щеку шел отличный голливудский шрам. У него был дом: трехэтажный терем с раздвигающимися стенами и, самодельной сигнализацией опутанный, огромный сад. Предполагалось, что он был знаменитым рабом-скетчистом всесоюзно известного шутника. Было ему сильно за полтинник, но все его каскадные шутки неизменно съезжали к фаллосу.
Я не встречал более задубевшего пошляка. Что-то лоснилось в его самодельном провинциальном мачизмо. Детская слюнка пузырилась под всегда аккуратно подстриженными усами. Взгляд не отрывался от ватерлинии проплывающих мимо красоток.
"Я доволен последним поколением комсомолок, - сообщал он, мигая,- ни одного триппера за последнюю пятилетку. Точно! Пятилетка качества..."
Он сидел. Намекал, что за политику. Но через несколько курятников от него жила семья, отсидевшая по десятке (антропософия), и у них были совсем иные сведения. На набережной, где каждый вечер нежнейшим образом издыхало перламутровое море ("Что-то нынче на душе перламуторно..." - вздыхал Стась), где шел ленивый флирт, а заодно устраивались издательские делишки и можно было между "котлетой по-пушкински" и компотом протиснуть на вход полусгнившую в ожидании рукопись,- на набережной Стась, выгибая спину, целовал ручки, шаркал ножкой и подкручивал ус.
"Кто этот забавный старикан?" - спрашивала жена писателя Тараканова, хорошенькая дуреха, состоящая из сплошного декольте.
"Как? Ты не знаешь?
– удивлялась ее приятельница, по прозвищу Ходячая Газета.- Это же Стась! Его рассекретили лет десять назад; наш резидент в Каракасе... Потрясный мужик..."
Стась был не только Джеймсом Ивановичем Бондовым, бывал он и таинственным конструктором подводных лодок и даже тем самым, кого запустили вокруг шарика еще до Юрки... Юрка же был Юрием Гагариным. Одним словом, Стась был легендой, Омар Шарифом местного разлива...
Тетка уверяла, что он клептоман. После его неожиданных визитов она обычно начинала метаться по дому. "Где швейцарский будильник?
– вопила она в окно. Он спер! Точно спер!" Я находил будильник под подушкой. "А ножницы? Мои лучшие ножницы? Он же коллекционирует ножницы..." Ножницы
висели на гвоздике под барометром. "Как он не утащил мой барометр? Он же обожает барометры!.."
Я ходил за нею, усмиряя брыкающиеся вещи - уборка дома была частично на мне. "Тима и я, - рассказывала тетка гостям, - убираем дом принципиально по-разному. Тима все запихивает под кровати. Пройдет - и ничего нет! Я же убираю так: хожу и выясняю, где что лежит..."
* * *
Однажды Стась затащил меня к себе. На террасе как бы небрежно забытая, в складках полуистлевшего пледа лежала скрипка. Без струн. Гостиная от пола до потолка увешена часами и, действительно, барометрами. У окна - оно тут же уехало в сторону и шум пляжа ворвался в комнаты - стоял мольберт с недомалеванным куском синевы. Сбоку у сарая был виден абиссинского цвета раб, ковыряющий землю. "Даю возможность поклонникам приблизиться", - сообщил хозяин и жестом Аладдина пригласил меня в кабинет. Боже, у этого человека в этой стране была коллекция оружия! Зауэр-Три-Кольца висел над диваном. "Желаете взглянуть?" - "Нижний ствол нарезной? Я погладил щеку приклада.
– Для дум-дума?" - "Ого!
– Стась глянул на меня с интересом: юноша знает толк ... А как вам нравится это?..- и он вытащил из-за дивана ни мало ни много винтовку с оптическим прицелом.
– Вот отсюда отлично видно..."
Крест прицела скользнул по разогретому пляжу. Груди, зады, рука, поправляющая бриточку, гиппопотамья складка живота... "Ну как?" - Стась протягивал мне запотевший стакан розового вина. "А вы?" - "В глухом завязе. Я свой план перевыполнил...- И он принял из моих рук мелкокалиберку.- Чудесные попадаются экземпляры. Вот, например, эта писюлька... Так, кажется, и пообрывал бы ей ручки-ножки...- И он как бы с сожалением оторвался от прицела.
– Около лодочной станции. В красном". И, передавая мне винтовку, подмигнул желтым глазом, из воздуха извлекая вдруг патрон, щелкая затвором... "От этого у них прибавляется прелести".
Я посмотрел в сторону лодочной станции: мокрый песок еще с живым отпечатком ноги, волосатые ляжки спасателя, детское синее ведерко, распущенные волосы, дужки очков... "Нет, вы уж извольте пальчик на курок", - горячо задышал надо мной Стась. Я выпрямился и протянул ему винтовку. Он улыбнулся бёзгубой улыбкой и, сморщив сфинктер левого глаза, замер с винтовкой, прижавшись к оконному косяку. Лишь фаланга его указательного пальца, к моему ужасу, не переставала двигаться, вжимаясь в курок. В момент, когда я уже собирался перехватить, направив в небо, цевье, затвор жалко щелкнул, и Стась уже раскланивался: "Пардон за шутку..."
Он провел меня через второй этаж, невзначай мы миновали его спальню: кровать размером с боксерский ринг, софиты, изрядно кривое зеркало вдоль стены и хассельблад на деревянном штативе.
"Правда, что вы снимаете девочек?" - спросил я его на крыше.
"Жалкая ложь, - он шарил телескопом по горам, - ...некоторых. На память... Поразительно прозаично спаривается нынче народ, - вздохнул он. Или оптика сплющивает пространство? Какая-то каша из рук и ног..."
* * *