Нищета. Часть вторая
Шрифт:
Обмани-Глаз уже не слышал — он был мертв.
Санблер отнес его в чулан; затем при свете фонаря спокойно приподнял доски пола, отыскал, где лежали драгоценности, похищенные у Руссерана, и разбросал их вокруг трупа. Убийца не хотел брать с собой ничего, что могло бы его уличить; ему нужны были только деньги. Под матрацем он нашел пачку кредитных билетов. Затем Санблер переоделся в другое платье и долго рылся в ящике с различными принадлежностями для грима; ему часто приходилось пользоваться ими и раньше, то в качестве вора, то в качестве сыщика. Встав перед зеркалом, он приладил маску, зачернив ее предварительно
— В ночную пору сойдет! — решил он.
Договор, подписанный тремя сообщниками, бандит зашил в подкладку жилета, несмотря на то, что это была улика. Уже собираясь выйти, Санблер заметил в углу дубинку с железным набалдашником. «Жаль, если я не оставлю на трупе своей метки, от которой содрогнется весь Париж!» — подумал он.
Бандит снова поднялся наверх и своим знаменитым ударом расколол Обмани-Глазу череп. Затем, запасшись подложными документами (у старьевщика имелся большой выбор их), он вышел из дома и исчез в темноте.
XXXIV. Обжигальные печи
И летом и зимой обжигальные печи служат убежищем для многих бродяг, как опасных для общества, так и безобидных. В холодную погоду тепло печей согревает несчастных. Когда идет дождь или снег, им приходится туго, но там есть и крытые закоулки. К тому же почти у каждого бродяги найдется одеяло, — если можно так назвать лохмотья, в которые они кутаются. А ежели кто-нибудь и задохнется от удушливых газов, выделяемых гипсом при обжиге, что ж тут особенного? Это может случиться со всяким. Тело отправляют в морг, и дело с концом.
Ежевечерне здесь происходит дележ добычи. Жулики, которым удалось слямзить с прилавков несколько банок консервов, угощают тех, кто пришел с пустыми руками. Когда же в поисках временного убежища туда являются бродяги, не занимающиеся воровством, никто не спрашивает у них, почему они не воруют.
Никакого ущерба печам бездомный люд не причиняет, поэтому владельцы печей не имеют повода жаловаться.
На другой день после убийства Обмани-Глаза в Монмартрских обжигательных печах кроме дюжины постоянных обитателей оказалось много таких, которые обычно шли спать в ночлежки, но после этого убийства боялись там ночевать. Правда, не они совершили преступление, но когда нет ни документов, ни работы, ни хлеба — долго ли попасть на скамью подсудимых?
Погода стояла такая скверная, что налет полиции был маловероятен. Словом, этим вечером тут собрались всякие люди: и хищные, как волки, и робкие, как зайцы; те, кого гонят на улицу нужда и боязнь расправы; рабочие, выброшенные предпринимателями за ворота; бродяги, со всем смирившиеся, и бродяги, объявившие обществу войну. Закончив скудный ужин, они болтали.
— Вот те на! — воскликнул мужчина огромного роста, найдя у себя в ногах какое-то странное существо и приподнимая его за шиворот. — Это еще что за зверек?
— Мальчуган! Откуда ты взялся, шкет?
— Я заснул, потому что устал, — ответил ребенок. — Я пришел издалека.
Это был мальчик лет восьми, рябой, со старообразным личиком.
— Устал? — повторил великан. —
— Вы думаете? — спросил ребенок. Все слушали.
— Конечно. Ну, на что ты годен, оголец?
— А вы попробуйте добыть столько! — вспыхнул уязвленный в своем самолюбии мальчуган, вытаскивая монету в двадцать франков.
Часть бродяг стала утверждать, что это су; кто-то зажег фонарь, чтобы разглядеть монету. Нет, действительно золотая! Никому даже в голову не пришло отнять ее у малыша.
— Где же ты ее выудил, братишка? — посыпалось со всех сторон.
— Я бегал далеко-далеко, с секретным поручением! — ответил мальчуган, гордо выпрямившись.
— Вот это забавно! Расскажи нам, что же тебе поручили?
— И не подумаю. Господин Николя посадит меня в каталажку, если я не буду держать язык за зубами. Я не смогу вернуться завтра к той даме, к которой он меня послал, и вы мне все испортите.
Все смеялись. Вот потеха-то! Мальчик выскользнул из рук великана и забился в угол. К нему стали приставать, чтобы он рассказал хоть что-нибудь о «секретном поручении». Тогда он заплакал.
— Оставьте мальчонку в покое! — послышались голоса.
Ребенок забрался в глубь галереи и прикорнул возле угольщика, который, жалуясь на нездоровье, лежал там с вечера. День был праздничный, работа у печей не велась; бродяги могли оставаться здесь целые сутки, и угольщик имел возможность отдыхать. Мальчишка, любивший, как видно, устраиваться поудобнее, положил голову на его ноги, как на подушку.
Погода была отвратительная, лил холодный дождь. Все сгрудились в крытых закоулках. Спать не хотелось, и завязался разговор: сначала о том, что всех одолела нужда, потом о газетных новостях. В этот день все газеты, независимо от их направления, отвели чуть ли не целую полосу одному и тому же происшествию: торговец подержанными вещами, по прозвищу Обмани-Глаз, не вышел из дому, как обычно; дверь его лавки на улице Шанс-Миди взломали и нашли владельца убитым, причем тем же манером, что и старика в каменоломне, и Лезорна, и Руссерана. На полу валялись драгоценности, похищенные у последнего. Какое отношение к его убийству имел старьевщик? Неизвестно. Но, очевидно, какая-то связь тут была. Полиция приступила к энергичным розыскам; можно сказать, что на улице Шанс-Миди ввели осадное положение. Обыски производились во всех домах.
— Тот, кто укокошил старьевщика, должно быть дьявольски хитер, если его еще не поймали! — заметил какой-то бродяга.
— А разве Джуда поймали? А Уолдера? А скольких еще других?
— Теперь держитесь! Полиции все равно, кого забрать, лишь бы пойманного казнили и можно было сообщить, что правосудие свершилось.
Угольщик крепко спал, закутавшись с головой в одеяло. Виднелась лишь густая копна его растрепанных черных волос да лохмотья, запачканные углем.
От скуки снова начали приставать к ребенку. Как он предан хозяину! Но, плотнее завернувшись в свои отрепья, маленький бродяга проворчал, словно усталый старик: