Нить надежды
Шрифт:
Я познакомилась с несколькими сидящими рядом девчонками, высмотрела Лилиан – та блистала в центре стола, высокая грудь обсыпана блестками, обнаженные плечи и руки по последней моде сверкают «лампасами» из вставленные в кожные отверстия стразов. И в волосы вплетены стразовые нити – короче, Лилиан светилась, как новогодняя елка.
Я стала прислушиваться к разговорам. Рядом со мной со знанием дела обсуждали технику орального секса. Сзади трое девчонок разговаривали о тряпках – где что сейчас продается, да что в моде, да что они купят на следующую получку. Я решила, что самым ценным
– Дома мы всегда конфликтовали с мамой. А вот здесь я живу, и как-то все обиды забываются.
Я повернулась к зеленоглазым. Произнесла на их языке.
– Мне кажется, если бы у меня была мама, я бы никогда с ней не ссорилась.
Девчонки встрепенулись, заулыбались – неважен был смысл моих слов, важно то, что к ним обратилась Чужая. На их родном языке.
– А у тебя нет мамы? – спросила первая беллари.
– Нет. Она умерла, когда я была маленькой. Я выросла в военной школе.
Беллари и одеты были иначе. Блузки и свитерки по моде, до горла и без рукавов. Но внизу – широкие белларийские шелковые штаны, никаких суперукрашений, ни подчеркнутой сексуальности, минимум косметики… Мы быстро разговорились.
Все беллари – две из них были медсестрами, две операторами связи – оказались молоденькими, чуть старше меня, незамужними девчонками. Однако семейная жизнь была им хорошо знакома и близка, и об этом мы в основном говорили. Племянник Мариты, как выяснилось, тоже учился в военной школе. У Бнзи сестра вышла замуж неудачно и переживала проблемы со свекровью. Короче, у каждой белларийки была куча братьев, сестер, теток, племянников, бабушек и прочих родственников, и вот о них мы весь вечер разговаривали. Мне, кроме смутных детских воспоминаний, рассказать было нечего. Но и слушать интересно. Беллари совсем уже забылись и вовсю трещали на родном языке.
Я подумала, под влиянием всех этих разговоров, что когда стану свободной и богатой, обязательно постараюсь найти своих родственников. Хоть одного какого-нибудь троюродного племянника! Ну хоть могилы… знать, откуда я родом. Это очень важно!
Беда в том, что происхождение мое и в самом деле очень темно. Как я попала в приют? Как – в Легион? Неизвестно. Скорее всего, я не серетанка. На Серетане я уже рылась в информационных сетях, и никаких следов не нашла.
Иногда мне кажется, что это глупо и бессмысленно, выяснять свое происхождение. Зачем? Если у меня и есть родня, сомневаюсь, что меня примут с распростертыми объятиями. Неизвестно еще, что это за люди… Собственно, поэтому я никогда в этих поисках не усердствовала.
Беллари дружной стайкой, попрощавшись со всеми, ушли в десять вечера. Мне волей-неволей пришлось вступить в общую беседу серетанских девушек (правда, все они выросли на Беллароне и серетанками были лишь по самосознанию и расовым признакам).
Но разговор с ними как-то не клеился. Я старалась побольше слушать и мило улыбаться – как беллари.
Вообще странно… Похоже, что с девчонками-беллари мне проще и легче, чем с серетанками. И интереснее!
Хотя в семейной жизни я понимаю не больше, чем в сексе или модных курортах… так что темы эти мне одинаково чужды.
В общем, психологическая загадка.
Лилиан как-то оказалась рядом со мной. Я вынула флакончик «Весенних сумерек», решив, что подходящий момент настал.
Лилиан со знанием дела покрутила флакон в руках. Чуть приоткрыла колпачок и занюхала с выражением экстаза на лице.
– Что, из Деместры?
Я кивнула. Вроде Симс там покупал.
– И… сколько?
– Сто шестьдесят, – ляпнула я наобум.
– Белларских? – уточнила Лилиан. На Серетане флакон бы стоил примерно тридцать золиков… курс четыре к одному, наценка… Нормально. Я кивнула.
– Беру, – бросила Лилиан. Мы подошли к ближайшей планшетке и совершили операцию по перебросу денег на мой счет. Лилиан приложила к монитору свой холеный, со сверкающим лаковым ногтем длинный пальчик.
Как, интересно, она с такими ногтями на клавиатуре работает? Впрочем, да… красота требует жертв.
Мы вернулись за стол. Там шла речь о какой-то знакомой Сниро, которая не захотела вербоваться вместе с ней на базу.
– Говорит, не хочу оставлять ребенка. А ему уже три года! – осуждающе заметила Сниро.
– Какая чушь! – Лилиан выбрала сигаретку из вороха в вазе, села, закинув ногу на ногу. Шикарно закурила, держа сигаретку между двумя пальцами, – я своего отдала в пансион в три месяца, а не в три года! И ничего.
Вот это новость… Оказывается, Лилиан – мама. А почему, собственно, меня это так удивляет? Я, наверное, самая молодая здесь. Сколько Лилиан – двадцать пять, двадцать семь?
А может, и сорок. Внешность же ни о чем не говорит.
Нет, удивляться нечему. Но я не сдержалась.
– А сколько ему сейчас, Лилиан?
Старший оператор повернулась ко мне, выпустив колечко дыма.
– Четыре.
– Но это же ужасно! – вырвалось у меня, – и он все время так и живет в пансионе?
Лилиан выпрямилась. Смерила меня внимательным взглядом – от туфель до глаз. Затянулась и сказала презрительно.
– Деточка! Нечего рассуждать о том, о чем понятия не имеешь. Вот будет свой ребенок, тогда узнаешь, что есть прекрасные пансионы.
– Можно выбрать, – поддержала ее Сниро, – я, например, уверена, что моя дочь получает великолепное воспитание. И она счастлива!
– Счастлива? – переспросила я. В общем-то, надо было остановиться, не мое это дело. На меня тут же посыпался град возмущенных реплик.
– Всякие соплячки будут тут учить!
– Я общаюсь с дочерью три месяца в году. Все равно для нее важна я, а не воспитатели!
– А что, лучше сидеть на шее мужа? Выпрашивать денежку? Еще чего! Мне нужно обеспечить и себя, и ребенка.
– Не понимаю, – Лилиан стряхнула пепел. Видно, я задела ее за живое, – чем это хороший пансион хуже мамаши, которая сидит дома и ничего не успевает? Мой ребенок имеет все, что нужно. Отпуск я провожу с ним. В пансионе два ребенка на воспитателя, занятия по развитию. Он привык, ему там нравится… Чушь какая!