Нить жизни
Шрифт:
— Послушайте, док, если хотите попасть в утренние газеты, вы должны дать нам хоть что-то. Чем вы пользуетесь? Уж не магическим ли кристаллом?
— Нет, не совсем. Впрочем, пойдемте взглянем на мой аппарат!
Представшая перед их взорами масса аппаратуры смутно напоминала оборудование рентгеновского кабинета. Помимо того очевидного факта, что она потребляла электрическую энергию и что часть шкал приборов имела знакомую им градуировку, беглый осмотр не позволял судить о ее фактическом назначении.
Пинеро подошел к одному из репортеров.
— Возьмем, скажем, вас в качестве примера. Ваше имя Роджерс, не так ли? Очень хорошо, Роджерс. Так вот, вы пространственно-временное событие, имеющее протяженность в четырех измерениях. Вы почти шести футов в высоту, около двадцати дюймов в ширину и, вероятно, дюймов десять в глубину. Во времени за вами простирается большая часть этого пространственно-временного события, берущего начало где-то примерно в 1916 году. То, что мы видим здесь, — поперечный срез этого события, сделанный перпендикулярно к временной оси и имеющий данную толщину. На одном конце — младенец, пахнущий кислым молоком. На другом конце, где-то в восьмидесятых, находится, вероятно, старый человек. Представьте себе это пространственно-временное событие, которое мы называем Роджерсом, в виде длинного розового червя, протянувшегося сквозь годы и находящегося одним концом в материнской утробе, а другим — в могиле. Он тянется здесь, мимо нас, и поперечное сечение, которое мы видим, предстает в виде одного дискретного тела. Но это иллюзия. Существует лишь физическая непрерывность этого розового червя, тянущегося сквозь годы. В сущности, с этой точки зрения существует физическая непрерывность всего народа в целом, так как эти розовые черви ответвляются от других розовых червей. В этом смысле народ предстает в виде виноградной лозы, ветки которой переплетаются и дают побеги. И лишь потому, что мы воспринимаем только поперечные сечения этой лозы, мы впадаем в ошибку, считая срезы отдельными индивидуальностями.
Один из репортеров, мрачноватый, деловой малый, задал вопрос:
— Все это очень хорошо, Пинеро, если только это правда, ну а дальше что?
Пинеро одарил его всепрощающей улыбкой.
— Терпение, мой друг, Я просил вас представить себе жизнь как явление электрическое. А теперь подумайте о нашем длинном розовом черве как об электрическом проводнике. Вы, наверное, слышали, что инженеры-электрики могут с помощью специальных измерений определить точное местоположение обрыва в трансатлантическом кабеле, оставаясь при этом на берегу. Я делаю то же самое с нашим розовым червем. Подключая определенным образом мои приборы к находящемуся здесь, в этой комнате, поперечному срезу, я могу сказать, где произойдет обрыв, другими словами, когда наступит смерть. Или, если угодно, я могу перевернуть соединения в цепях и назвать дату вашего рождения. Но это неинтересно; вы уже знаете ее.
Мрачный репортер ухмыльнулся.
— Я подловил вас, док. Если то, что вы сказали о народе как о лозе из розовых червей, — правда, вы не можете назвать дату рождения, так как связь с народом продолжается за момент рождения. Ваш электрический проводник через мать доходит до самых отдаленных предков человека.
Пинеро просиял.
— Совершенно верно, мой друг, и весьма разумно. Но вы завели аналогию уж слишком далеко. Это делается не совсем так, как измеряется длина электрического проводника. В каком-то смысле это скорее похоже на измерение длины некоего длинного коридора путем улавливания эха, отраженного от его дальнего конца. При рождении в коридоре происходит своеобразный поворот, и с помощью соответствующей настройки я могу зафиксировать эхо от этого поворота. Существует только один случай, при котором я не могу получить точного отсчета: когда женщина носит в себе ребенка, я не в состоянии отделить линию ее жизни от линии младенца.
— Ну а теперь покажите, как это делается.
— С удовольствием, мой дорогой друг.
— Что, Люк, попался! — заметил кто-то.
— А я и не прочь. Что нужно делать?
— Сначала напишите на листке дату собственного рождения и отдайте его кому-нибудь из ваших коллег.
Люк сделал то, о чем его попросили.
— А теперь что?
— Снимите верхнюю одежду и станьте на эти весы. Скажите, были вы когда-нибудь намного худее или толще, чем сейчас? Нет? Сколько вы весили при рождении? Десять фунтов? Прекрасный крепкий мальчуган.
— К чему вся эта болтовня?
— Я пытаюсь примерно оценить среднее поперечное сечение нашего длинного розового проводника, мой дорогой Люк. Ну а теперь не угодно ли сесть вот сюда? Возьмите этот электрод в рот. Нет, нет, вас не ударит током: напряжение очень низкое, меньше одного микровольта, но мне нужен хороший контакт.
Доктор отошел от него и направился за аппарат. Там он, перед тем как взяться за рукоятки управления, набросил на голову накидку. Некоторые циферблаты ожили, из машины донесся низкий гул. Затем гудение прекратилось, и доктор вынырнул из своего укрытия.
— У меня получился какой-то день в феврале двенадцатого года. У кого бумажка с датой?
Листок был извлечен на свет и развернут. Его держатель прочел:
— 22 февраля 1912 года.
Несколько человек заговорили наперебой.
— Проверите меня, док.
— Сначала меня, док: я сирота и хочу знать…
— А что, док? Устройте нам этакое небольшое показательное шоу.
Пинеро, не переставая улыбаться, исполнял их просьбы, ныряя под накидку и обратно, как суслик из норы. Когда у всех в руках оказалось по листку, подтверждающему безошибочность ответов доктора, наступило долгое молчание, прерванное Люком.
— Как насчет предсказаний дня смерти, Пинеро? Не покажете ли нам и это?
— Если хотите. Кто согласен попробовать?
Ответа не последовало. Некоторые стали подталкивать вперед Люка.
— Давай, давай, умник. Сам ведь напросился.
Он дал усадить себя в кресло. Пинеро переключил несколько тумблеров, потом нырнул под накидку. Когда гудение прекратилось, он вновь появился перед ними, бодро потирая руки.
— Ну, вот и все, что я хотел вам показать, мальчики. Хватит вам для репортажа?
— Эй, а как насчет предсказания? Когда Люк получит свои «тридцать»? [1]
Люк посмотрел доктору прямо в глаза.
— Да, что там у вас получилось? Каков ваш ответ?
Пинеро выглядел явно огорченным.
— Джентльмены, вы меня удивляете. Я даю такую информацию за деньги. Кроме того, это профессиональная тайна. Я никогда не сообщаю ее никому, кроме клиента, который ко мне обратился.
— Я не против. Валяйте, скажите им.
— Я очень сожалею, но я вынужден отказаться. Я соглашался только показать вам, как это делается, но не говорить о результате.
1
«Тридцать» — термин, берущий свое начало с ранних дней телеграфа, когда телеграфисты знаком XXX отмечали конец сообщения. Потом этот термин вошел в жаргон газетчиков, означая конец статьи. Иногда его употребляют в смысле «смерть». — Примеч. пер.
Люк раздавил ногой окурок сигареты.
— Это надувательство, ребята. Он, наверное, разузнал о возрасте каждого репортера в городе, чтобы быть готовым к встрече с нами. Это гроша ломаного не стоит.
Пинеро с грустью посмотрел на него
— Вы женаты, мой друг?
— Нет.
— У вас есть кто-нибудь, кто зависел бы от вас? Какой-нибудь родственник?
— Нет, а что такое? Вы хотите усыновить меня?
Пинеро печально покачал головой.
— Мне очень жаль вас, мой дорогой Люк. Вы умрете до завтрашнего дня.