Ниже ада
Шрифт:
Чкаловская военщина? Слишком тонко для них. Сталкеры? Вряд ли — их лояльность обходится дорого, но оно того стоит и всегда себя окупает. Кто-то из чкаловской „головы“? Может быть, может быть… Митрич-староста? Слаб и перепуган, ему бы место свое удержать с такими-то помощничками… Рамиль, Артур, Олег? Тут хмырь на хмыре и хмырем погоняет. Ну и рассадничек ты себе, Митрич, устроил, да и мне заодно. Вот тут надо пошукать да посмотреть…
„Хорошо, Павел Семеныч“, — похвалил себя начстанции. — Молодец, варит еще котелок, не совсем, значит, проржавел. Однако провокации все как одна у нас происходят — кто дурачка
Однако что ж так сердце щемит да предчувствиями погаными душа полнится… Ох, неспокойно как, тревожно… Быстрей бы отмучаться да домой рвануть».
Павел Васильевич открыл глаза и осмотрелся по сторонам — извечная туннельная темнота и немного нервная тишина, нарушаемая лишь ритмичным перестуком колес.
Но успел привязаться я и полюбить даже эту холодную темень, Что лишила надежды на Солнце…«Интересно, кто это сказал… хорошо стервец сказал, прямо в точку. Какая все-таки причудливая штука — жизнь».
Жить Федотову оставалось чуть больше десяти часов.
Глава 3
ЖИВЧИК
Живчик нехотя захлопнул пошарканный блокнот, когда-то имевший обложку из кожзама, а ныне щеголяющего «обнаженными» листами. Костя тысячу раз обещал себе что-нибудь сделать с рассыпающейся на глазах реликвией, однако это «что-нибудь» никак не желало обретать зримые формы.
Тяжело вздохнув, Федотов-младший пригладил верхние, самые многострадальные листы, будто извиняясь перед ними за собственную неряшливость и неумение держать слово.
Кипа истерзанной бумаги под названием «Первая война» была для него всем, но перебороть собственные пороки иногда выше человеческих сил. «А человек слаб, — думал Живчик. — И не всегда аккуратен. Однако возводить аккуратизм в ранг благодетели — значит идти против людской природы в частности и истины в целом».
Впрочем, в данный момент мысли его витали далеко от столь приземленных материй, как отсутствие нелепой и не очень нужной обложки на старенькой записной книжке. Где-то глубоко внутри себя юноша рвал и метал, разражался гневными тирадами и сыпал направо и налево проклятьями, внешне сохраняя весьма миролюбивый и даже интеллигентный вид.
Наконец гнев все же вырвался наружу, и Костя Федотов чуть слышно чертыхнулся. Последняя вылазка на поверхность принесла ошеломляющие результаты. Настолько ошеломляющие, что хотелось кого-нибудь хорошенько поколотить. Например, сталкера, продавшего ему за баснословное количество патронов «записи участника» Первой войны, оказавшиеся банальной подделкой. Или пронырливого торгаша с Чкаловской, подсунувшего
Живчик застонал от обиды. Сколько денег и времени потрачено впустую, сколько трудов насмарку. На любимый блокнот без слез смотреть невозможно — и не только из-за жалкого его состояния. Оказалось, что правды в этих листах не больше, чем в сказках Гофмана.
«А сказки были славные, особенно в забавном пересказе отца», — внезапно рассмеялся Костя. От приятного воспоминания сразу стало легче. Классическая литература в «говорковом» исполнении любого доводила до икоты. Папа, конечно, обижался, пробовал контролировать свою речь, однако быстро сбивался, и все опять заканчивалось хохотом слушателей и ответными обидами.
Первый позыв — сжечь несчастные и, в общем-то, ни в чем не повинные записи — прошел бесследно. Юного историка еще немного потряхивало, однако благоразумие неумолимо побеждало.
«Надо отвлечься», — решил Федотов, спрятал блокнот и отправился разыскивать своего друга Ваньку.
Ботаническая не отличалась ни особо выдающимися размерами, ни поражающими воображение площадями. Однако укромных мест и местечек, потайных закутков и схронов хватало с лихвой и целиком компенсировало общую скромность планировки станции. Не найдя Ивана в палатке, Живчик уверенно отправился на его поиски в один из таких уголков. И, к своему удивлению, не обнаружил там никого. Обычно Мальгина можно было застать спящим у себя дома, несущим службу в дозоре, либо сохнущим по своей ненаглядной Светке в этой самой каморке, служившей когда-то бытовкой для обходчиков.
«Где же ты шатаешься, когда друзьям нужна помощь?» — озадаченно буркнул Костя и в полной задумчивости побрел обратно на станцию. В этот момент его и окликнули, хотя свистящий шепот, несущийся откуда-то из темени, назвать окликом можно было лишь с большой натяжкой.
«Живчик!» — повторил шелестящий, приглушенный голос. Федотов хотел было зажечь фонарик, чтобы внимательно рассмотреть звуковую «аномалию», знающую его прозвище, как из тени выскочил Мальгин, злобно размахивающий руками, и с яростным шипением: «Да, тихо ты, дурак!» оттащил его в сторону.
Косте понадобилось секунд тридцать, чтобы прийти в себя и прорычать невидимому товарищу:
— Ванька, совсем с ума спятил, что ли?!
— Да не кричи, говорю!
Прошла еще пара минут, прежде чем глаза окончательно привыкли к темноте и смогли разглядеть ссутулившегося Ивана, сидящего на «огрызке» шпалы в глубине стеновой ниши.
— Прячешься? — наконец догадался Костя.
Мальгин коротко, с несчастным видом кивнул.
— От кого?
Друг ответил не сразу — некоторые время повертелся на шпале, тяжело повздыхал, покряхтел и, наконец, трагически выдохнул:
— От Светика…
Теперь паузу на раздумье взял Федотов. Понять суть происходящего абсолютно не представлялось возможным. «Ванька, бегающий от своей любви… небо рухнуло на землю!»
Вскипающий разум товарища спас сам «автор головоломки»:
— Костян, не грузись. Очередная глупая ситуация, не первая и не последняя.
— Разозлил нашу фурию? — проявил Костик чудеса интуиции. — Ох, и не завидую я тебе, страшна девка в гневе…
Иван помрачнел окончательно и еле слышно пробурчал: