Ниже бездны, выше облаков
Шрифт:
– Это всё из-за тебя, тварь! Ты за это заплатишь!
Поднялся гул. Правда, ненадолго. Математичка – не Майя, умела наводить порядок в классе. Но исподтишка, когда она отворачивалась к доске, в Волкову плевали и стреляли из трубочек – это Зубков вспомнил забавы прошлых лет, а все остальные вдруг подхватили. Эдик Лопырёв, он сидел сразу за новенькой, принялся тыкать её ручкой между лопаток, а когда она, вздрогнув, оборачивалась к нему, говорил ей похабные слова (а с нами-то, с нами-то весь такой интеллигентный).
Кстати, Волкова была уже
После уроков мы всей толпой шли следом за Волковой. Не трогали её, но давили морально: улюлюкали, смеялись, обсыпали ругательствами и даже матом. Довели почти до самого дома, заодно и узнали, где она живёт. Это жуть! В старом облупленном бараке, все удобства – на улице. Вокруг сараи-развалюхи, грязь, кучи мусора, невыносимая вонь. Чумазые полуголые ребятишки копошились прямо в луже, а ведь не лето уже. Откуда-то из окон барака доносились пьяные вопли.
Дальше мы не пошли, только Женька крикнула новенькой:
– Так вот где отбросы общества обитают! Самое место!
Потом чуть тише добавила:
– Убила бы её!
Когда шли домой, уже впятером, Ольга спросила Запевалову:
– Женька, а ты чего так напряглась сегодня? Из-за этой дурацкой двойки или из-за собрания?
Выходит, не я одна заметила её странную реакцию.
– С чего ты взяла? – голос у Женьки сразу сделался резкий. – Вечно какие-то глупости выдумываешь!
Я не стала поддерживать Лукьянчикову – ну хочет Запевалова казаться пуленепробиваемой, и пусть.
На следующий день поводов для издёвок над Волковой прибавилось – нищенский барак никто не забыл. Стоило ей появиться, как все дружно заткнули носы и сделали брезгливые гримасы: «Фу-у, помойкой воняет».
На перемене Запевалова спросила её: «Тебя на вши-то проверили?» И тут же все стали звать новенькую вшивой. Нарочно шарахались от неё. А Эле Смирновой недвусмысленно намекнули, что и она может заразиться. Корчагина на полном серьёзе возмущалась, что мы должны находиться рядом с бичихой.
Во время уроков, конечно, соблюдали внешние приличия, но при каждом удобном случае мальчишки её обстреливали. И если накануне трубки заряжали жёваной бумагой, то на этот раз запаслись гречкой, чтобы больнее было. Запевалова снисходительно фыркала, мол, детский сад, но всё-таки этот обстрел одобрила. Волкова старалась не реагировать, только едва заметно вздрагивала при каждом попадании.
Последним уроком была физкультура. Раздевалки у нас по давней традиции используют не только для того, чтобы переодеться. Корчагина говорит, например, что там нередко запираются парочки из одиннадцатых классов. Но ещё чаще в раздевалке выясняют отношения. Я сама не раз видела, как какая-нибудь «звезда» со своей свитой – типа нашей Запеваловой – затаскивала туда «жертву».
Не понимаю, зачем вообще Волкова пошла на физкультуру после всего, что было. Могла бы просто уйти домой – ведь Свисток, наш физрук, про неё ещё не знал. Ну и, конечно, наши не растерялись. Только Волкова переступила порог раздевалки, девчонки окружили её так, что даже захоти она сбежать – не получится.
Смирнову поставили на стрёме снаружи у двери – на случай незваных гостей. Всё равно в таких делах от неё толку мало. Я под шумок отошла в сторонку, примостилась на подоконнике.
Волкова занервничала. Завертелась на месте.
– Вы чего?
Но девчонки молчали – заранее, на перемене, договорились – и медленно подступали ближе, сжимая круг, в котором трепыхалась наша несчастная новенькая. У всех лица были насмешливые, у неё – испуганное. Мне стало жаль беднягу. Вспомнилось, какой она явилась к нам всего три дня тому назад. Ни за что бы не подумала, что за такой короткий срок можно сломать человека, превратить его в жалкое, затравленное существо.
– Что я вам такого сделала? – взвыла она, когда девчонки, подойдя почти вплотную, стали толкать её из стороны в сторону.
– А ты не догадываешься? Весь класс из-за одной тебя получил двойки! Ещё собрание завтра – тоже из-за тебя. Или этого, по-твоему, мало? – Запевалова говорила негромко, с полуулыбкой.
Мне кажется, что ей просто нравятся такие моменты, когда можно кого-то унизить, растоптать, показать собственное превосходство. А всё остальное – только повод прицепиться. Волкова ведь не первая в нашем классе, кого травят.
– Но я тоже не писала это сочинение!
– Тупая уродка! Откуда ты вообще взялась? Если бы не ты, никакого сочинения и не было бы!
– Но я ведь не знала, что так получится. Я же не хотела… И не хотела… тогда… грубить тебе.
– Оправдываешься! Значит, чувствуешь свою вину перед нами. Уже лучше. Может, ещё не всё потеряно. Может, если ты попросишь у нас прощения, мы тебя простим великодушно. А, девочки?
– Это смотря как просить будет, – захихикала Лукьянчикова.
В такие моменты я Олю просто не узнавала. Мы ведь с ней в детстве всех собак во дворе подкармливали, брошенных котят, если получалось, пристраивали, галку с подбитым крылом, помню, выхаживали. Не выходили. Оля рыдала, как и я. Откуда теперь в ней столько жестокости? Впрочем, я тоже хороша, участвую в этом вместе со всеми. Но хотя бы удовольствия не получаю. Я просто… боюсь.
– Думаю, будет просить как следует, – заверила Запевалова, – ведь иначе мы не простим, а если мы не простим, ей же будет хуже. Ну так что, Волкова? Ты же хочешь, чтоб мы тебя простили?
– Простите меня, пожалуйста. Я не хотела, – пролепетала новенькая.
– Ты что, Волкова? Проси прощения как сле-ду-ет! Всё-таки весь класс из-за тебя пострадал.
– Простите, – ещё тише промямлила она, опустив голову.
– До неё не доходит! Волкова, на коленях надо прощения просить.
– Как на коленях? – она недоумённо уставилась на Запевалову.