Ночь Белого Духа
Шрифт:
Элиот надеялся слегка позабавить новую знакомую этой побасенкой, перейдя к гамбиту с предрешенным эндшпилем. И то, что Микаэла встала и снова отгородилась от него каменной стеной недоступности, оказалось для него полнейшей неожиданностью.
— Мне надо идти, — бросила она и, рассеянно помахав ладонью, направилась к двери на улицу. Шла она, сунув руки в карманы и понурив голову, словно считала ступени.
— Куда вы? — окликнул ошарашенный Элиот.
— Не знаю. Может, на улицу Капризов.
— Составить вам компанию?
Остановившись на пороге, она обернулась:
— Тут нет вашей вины, но ваша компания не доставляет мне особого удовольствия.
Прямое попадание!
Дымный след, штопор, удар о склон холма, взрыв и огненный смерч.
Элиот даже не понял, почему это так ошарашило его. Подобное случалось
3
в индуистской архитектуре мемориальное сооружение, хранилище реликвий (санскр.)
Мебели в большинстве комнат не было, но многие несли следы недавнего проживания: сломанные трубки для гашиша, рваные спальные мешки, пустые упаковки из-под благовоний. Мистер Чаттерджи позволяет путешественникам, привлекающим его сексуально — и мужчинам, и женщинам, — жить в его доме порой по нескольку месяцев, так что прогулка по комнатам превращается в историческое турне по американской альтернативной субкультуре. Росписи демонстрируют целый спектр проблем, занимавших умы, — тут и Вьетнам, и «Секс Пистоле», и движение суфражисток, и нехватка жилья в Великобритании, а еще ряд личных посланий типа: «Кен Финкель, будь добр связаться со мной в ам. пред. в Бангкоке… С любовью, Руфь». В одной из комнат замысловатая фреска изображает Фарру Фосетт, сидящую на коленях тибетского демона и сжимающую ладонью его узловатый фаллос. Все это оставляет впечатление знакомства с упадочнической, маразматической шпаной. Родная среда Элиота. Поначалу туры его забавляли, но мало-помалу опротивели ему, навевая тоску, так что он все чаще и чаще проводил время на балконе, выходящем на общий с соседями двор, слушая пение неварских женщин за работой или читая книги из библиотеки мистера Чаттерджи. Одна из этих книг называлась «Карверсвилльский Ужас».
«Леденящий кровь, истошный…» — заявляла «Нью-Йорк таймс» на обложке книги; «…неотступный Ужас…» — подхватывал Стивен Кинг; «…захватывающий, повергающий в оцепенение, отшибающий разум…» фонтанировал журнал «Пипл». Чуть пониже Элиот аккуратными печатными буковками дописал собственную рецензию: «…дерьма кусок…» Текст, написанный в расчете на полуграмотного читателя, являл собой литературную версию якобы реальных событий, разыгравшихся с семейством Уиткомб, пытавшимся в шестидесятых восстановить особняк Кузино. Пройдя через традиционное нагромождение потусторонних явлений, ледяных дыханий и всяческих зловоний, семейство — папа Дэвид, мама Элейн, младшие сыновья Тим и Рэнди и девочка-подросток Джинни — собралось, чтобы обсудить ситуацию.
– «…этот дом состарил даже детей», — думал Дэвид. Собравшись вокруг обеденного стола, они больше всего напоминали компанию преданных анафеме мрачные, изможденные, с черными кругами у глаз. Несмотря на распахнутые окна и вливающиеся сквозь них потоки света, комнату будто наполнял душный сумрак, разогнать который солнце не в силах. Благодарение Господу, проклятая тварь днем впадает в спячку!
— Итак, — сказал он, — пожалуй, можно начать дискуссию.
— Домой хочу! — У Рэнди из глаз полились слезы, и, словно по подсказке. Том тоже заплакал.
— Все не так просто, — возразил Дэвид. — Дом-то у нас тут. Даже не представляю, как мы выкрутимся, если уедем отсюда. Сберегательный счет почти исчерпан.
— Наверно, я могла бы найти работу, — без воодушевления проронила Элейн.
— А я не уеду! — Джинни вскочила, опрокинув стул. — Вот так всегда! Стоит мне завести друзей, как мы переезжаем!
— Но, Джинни!.. — Элейн протянула руку, чтобы успокоить дочь. — Ведь это же ты завела…
— Я передумала! — Джинни попятилась, словно только что поняла, что ее окружают смертельные враги. — Можете поступать, как вздумается, а я остаюсь! — С этими словами она выбежала из комнаты.
— О Боже, — устало вздохнула Элейн. — Какой бес в нее вселился?
Собственно говоря, вселившийся в Джинни бес (точнее, вселяющийся) и единственная интересная часть в книге — дух Эме Кузино. Обеспокоенный поведением дочери, Дэвид Уиткомб обследовал дом и выяснил о духе очень многое. Эме Кузино, урожденная Виймо, родом из Сен-Беренис, швейцарской деревушки у подножия горы, известной под названием Эйгер (ее фотография вместе с портретом Эме — темноволосой молодой женщины, отличающейся холодной красотой и резными чертами — размещалась в центральной брошюре книги), до пятнадцати лет была милым, ничем не выдающимся ребенком; однако летом 1889 года, отправившись в пеший поход на Эйгер, она заблудилась в пещере.
Родители почти утратили надежду, когда — три недели спустя — к их безмерной радости она появилась на пороге отцовской лавки. Но радость оказалась недолговечной. Эта Эме — неистовая, расчетливая, неряшливая ничуть не походила на ту, что вошла в пещеру.
За следующие два года она сумела соблазнить половину мужчин деревни, в том числе и местного священника. Согласно его утверждениям, он как раз увещевал Эме, объясняя, что греховной тропой к счастью не придешь, когда она начала раздеваться. «Я повенчалась со Счастьем, — заявила она. — Я сплетала конечности с Богом Блаженства и целовала чешуйчатые чресла Радости». Во время последующего акта она отпускала загадочные комментарии касательно «Бога из-под горы», чья душа теперь навсегда соединилась с ее душой.
В этом месте книга возвращалась к ужасающим приключениям семейства Уиткомб; заскучавший Элиот сообразил, что уже полдень и Микаэла принимает солнечные ванны. Поднявшись на четвертый этаж, в апартаменты мистера Чаттерджи, он швырнул книгу на полку и вышел на балкон. Собственный неугасающий интерес к Микаэле озадачивал Элиота; он даже подумал, что, наверное, влюбился и что это было бы чудесно. Хотя вряд ли из этого выйдет какой-то прок, было бы недурно иметь в своем распоряжении энергию любви. Но все-таки он сомневался, что причина в любви. Скорее всего интерес основывается на некоем воскурении от темной глыбы в глубине его души. Простая похоть. Элиот выглянул поверх перил. Девушка лежала на одеяле, без лифчика, на самом дне солнечного колодца — жидкий, чистый солнечный свет изливается вниз, будто тончайшая фракция меда, чтобы сгуститься в форме крохотной золотой женщины. Казалось, воздух напоен исходящим от нее жаром.
В ту ночь Элиот нарушил одно из правил мистера Чаттерджи и переночевал в хозяйской спальне. Изрядную часть ее кровли занимал стеклянный фонарь, а остальной потолок был окрашен в темно-синий цвет; но нормального числа звезд на небосводе мистеру Чаттерджи показалось маловато, так что он велел изготовить фонарь из рельефного стекла с призмочками, размножающими звезды и создающими впечатление, будто пребываешь в сердце галактики, взирая на мир из самого ее пылающего ядра. Стены украшали фотообои, изображающие ледник Кхумбу и Джомолунгму; озаренные звездным светом обои обретали иллюзию глубины и ледяного горного безмолвия. До слуха доносились отдаленные звуки праздника Индры Джатры — возгласы толпы и звон кимвалов, пение флейт и рокот барабанов. Звуки притягивали Элиота, его подмывало выбежать на улицу, смешаться с хмельной толпой, чтобы среди света факелов и общего исступления та унесла его с собой и швырнула к стопам идола, залитым кровью жертвенных животных. Но его удерживала привязанность к дому и к Микаэле. Затерявшись среди света звезд, паря над Джомолунгмой и прислушиваясь к шуму улиц, Элиот почти уверовал, что он — бодхисатва, дожидающийся призыва к действию, что его бдительность служит некой высокой цели.