Ночь будет спокойной

Ромен Гари

Ф. Б. Тем не менее я помню, что в твою бытность Генеральным консулом в Лос-Анджелесе в прессе прошла информация, что звездами кино ты занимаешься больше, чем, например, коммерческими интересами Франции… до сих пор на слуху выражение, прочитанное в одной из газет, где тебя окрестили «сексуальным атташе»…

Р. Г.Да, и всем известно, что пресса никогда не лжет, и когда какой-нибудь придурок пишет: «В книгах Ромена Гари слабые всегда проигрывают, недаром же он голлист», — он знает, о чем говорит, а когда американский еженедельник сообщает, что Джин Сиберг — моя жена — ждет ребенка от парня из «Черных пантер» [96] , он знает, о чем говорит. Их редактор присутствовал при извержении спермы, попробовал ее на вкус и сумел отличить «Черную пантеру» от «Шамад», «Мисс Диор» от бордо или бургундского. У меня сложились самые лучшие отношения с крупными калифорнийскими промышленниками, и французские промышленники, бывшие там проездом, об этом, надо думать, помнят — ведь еще сегодня, спустя пятнадцать лет, многие из них присылают мне свои визитки, поздравления с Новым годом и благодарственные письма. Одлум, владелец «Дженерал Дайнэ-микс», проводивший целые дни у телефона в своем подогретом бассейне — он мучился артритом, — принимал в Индио всех французов, которых я ему рекомендовал; то же самое я могу сказать о Дугласе, который первым забронировал места на «каравелле», первый полет которой я торжественно отмечал в Калифорнии. Можно вспомнить о Гроссе из «Локхид», и о Хочкиссе, великом менеджере электроники, который уже умирал потихоньку от своего рака, но до самого конца принимал французских промышленников, которых я ему присылал, и часто вел с ними переговоры. Мне незачем оправдываться на сей счет, досье — вот оно; но все же я имею право сказать, что когда я, по прошествии пяти лет, покинул свой пост, то и в посольстве в Вашингтоне, и в управлении по кадрам в Париже меня просили остаться. Разумеется, кинозвезды привлекали больше внимания, но Голливуд — это лишь одна из сторон моей деятельности; было радио и телевидение, где появились первые кадры только что начавшейся тогда войны в Алжире, и приход к власти де Голля в 1958-м, представленный американскими корреспондентами в Париже и, в частности, моим другом Дэвидом Шенбрунном как диктатура и начало фашизма во Франции. Были университеты и французская колония, включавшая и тысячи две пастухов-басков в калифорнийских горах, были Аризона и Мексика, где о Франции знали так мало, что я нередко имел право на восхитительные сюрпризы. Так, одна религиозная школа в Помоне решает устроить небольшой вечер под знаком Франции и Жанны д'Арк, и я получаю трогательное письмо, в котором меня, как представителя сей мифической страны, приглашают председательствовать на этих торжествах. Я еду. Меня встречают монахини и школьницы, самой старшей из которых, судя по всему, не больше четырнадцати. Монахини дают мне программу вечера… И знаешь, что изображено на обложке? Обыкновенная шлюха с сумочкой, подпирающая фонарный столб на площади Пигаль. Они, эти славные сестры, не знали, что она шлюха: они думали, что это и есть настоящая юная француженка…

96

«Черные пантеры» — террористическая организация, боровшаяся за гражданские права чернокожих; активно действовала в США в 1960–1970 гг.

Ф. Б. И что ты сказал?

Р. Г.Ничего. Я представлял всех французов и всех француженок, и эта, со своим фонарным столбом, бесспорно, была одной из них. И потом, эта шлюха осталась таким образом девственницей в их глазах… А дебют «Лидо» в Лас-Вегасе?.. Когда там впервые появилось «Лидо», меня пригласили на торжественное открытие. Я спрашиваю совета у Альфана по телефону — Альфан сменил на посту Кув де Мюрвиля, — и он говорит: «Поезжайте, только не слишкомувлекайтесь». Я еду, выступаю, председательствую, пожимаю руки, веду себя достойно, серьезно, как римский папа, как Альфан, когда он напускает на себя серьезный вид. Я уже и не помню, как ее звали, руководительницу ревю, но она была родом из Марселя, очень славная, — впоследствии я устроил ей поездку в Диснейленд в Лос-Анджелесе. В четыре часа утра возвращаюсь в отель, совершенно разбитый… Вхожу. И что я обнаруживаю на кровати? Шесть милых созданий, абсолютно, ну абсолютно во вкусе Джеймса Бонда, совершенно голых, с табличкой «Да здравствует Франция!», да, «Да здравствует Франция!», в четыре часа утра, шесть штук!..

Ф. Б. И что ты сделал?

Р. Г.А что ты хотел, чтобы он сделал с шестью? Чтобы он умер?

Ф. Б. …И отчаяние его подбодрило.

Р.Г.…Подбодрило, легко сказать, подбодрило.

Ф. Б. Так что же ты все-таки сделал?

Р. Г.Уже не помню. Голова дырявая, видишь ли…

Ф. Б. Вижу.

Р. Г.Провал в памяти. Должно быть, я свернулся калачиком и уснул, а что же еще. Не помню. Есть же предел обязанностям, даже для Генерального консула Франции. И потом, я был es qualit'es.При исполнении. Престиж, знаешь ли. Провалы в памяти иногда бывают очень полезны для престижа.

Ф. Б. А ты рассказал это Альфану?

Р. Г.Нет. Он бы только разозлился и в следующий раз сам бы туда отправился.

Ф. Б. Ты мне часто говорил, что Калифорнии ты обязан своим лучшим дипломатическим постом… и лучшими годами своей жизни.

Р. Г.Во всяком случае, самыми легкими… наименее утомительными. И, в довершение всего, я встретил Джин Сиберг, ей было двадцать, я оставил дипломатическую службу, чтобы быть свободным, затем мы поженились, и у нас родился сын, мы прожили вместе девять лет.

Ф. Б. Почему вы развелись?

Р. Г.Потому что мы были вместе целых девять лет, а потом все начало разваливаться, изнашиваться, вымываться, утрачивалось вдохновение, а я не люблю компромиссы, когда речь идет о любви; лучше было спасти прошлое, память о девяти счастливых годах, чем пытаться подстроиться друг под друга и продолжать как получится. И мы развелись. Это был очень удачный развод, а поскольку мне было на двадцать пять лет больше, чем Джин, то вполне естественно, что от роли моей жены она перешла к роли моей дочери, а так как у меня никогда не было дочери, то это тоже неплохо.

Ф. Б. Все время, пока длился ваш брак, американская пресса, в особенности американская пресса, представляла тебя чем-то вроде Свенгали или Пигмалиона, полностью подчинившего себе Сиберг и формировавшего, лепившего ее по своей прихоти.

Р. Г.Джин оказывала на меня гораздо больше влияния, чем я на нее, и думаю, это нетрудно доказать. Когда я ее встретил, она была кинозвездой, а я — Генеральным консулом Франции. Когда мы расстались, она была все той же кинозвездой, а я стал кинорежиссером. Так что когда говорят о влиянии, то на самом деле все было как раз наоборот, совсем не так, как об этом писала пресса, и, во всяком случае, надо еще посмотреть, какая пресса…

Ф. Б. Тем не менее в Голливуде ты нашел время закончить «Корни неба», написать «Обещание на рассвете», «Пожирателей звезд», «Леди Л.» и пятьсот страниц эссе о романе «В защиту Сганареля». Как тебе удавалось сочетать сочинительство с той жизнью, которую можно было охарактеризовать как поверхностную?

Р. Г.Если ты позволишь мне сделать отступление и отодвинуть на время в сторону все места моего временного пребывания на земле, будь то Голливуд или Боливия, я хотел бы сказать, что для меня любое понятие «глубин человеческой натуры» глубинно лишь своей претенциозностью. «Глубина» — это трагическое отношение, возникающее у человека к своей врожденной поверхностности, когда он начинает ее осознавать. Глубокая трагедия человека — это его поверхностность, незначительность. Встречаются, конечно, глубокие несчастья, но здесь мы снова оказываемся в области поверхностного, ибо это излечимо, это может быть исправлено. «Глубина» Фрейда, в сущности, смехотворна: nursery.Я не хочу больше к этому возвращаться, я просто испрошу у тебя позволения привести названия параграфов XLIX главы «В защиту Сганареля»: «Как анормальное, маргинальное поведение становится исполненным глубокого значения и заключает в себе смысл человека», «Невротик как обладатель привилегированного знания», «Возврат к первобытным сообществам: безумец снова становится любимцем Бога», «Поклонение языку, ключ как реликвия». И наконец, ничего не может быть приятней, после литературной стычки с самим собой, как отправиться в цирк, ведь Голливуд был задуман и вырос в великой традиции американского цирка, цирка Барнума, и его патроны, пока они там были, все остались циркачами… Когда ты ездил в Диснейленд, у тебя было пять шансов из десяти заметить на входе, за решеткой, человека, который стоял там, засунув руки в карманы, и наблюдал за выручкой с таким видом, словно он считал всех, кто входил: это был сам Уолт Дисней. Или Уолтер Уэнджер… Уолтер считался самым образованным продюсером Голливуда, потому что у него на службе находился Скотт Фицджеральд, — он к тому времени уже выдохся, но Уолтер нанес ему последний добивающий удар. Это был мачо:двумя выстрелами из револьвера он ранил в пах — он целил низко — любовника своей жены Джоан Беннет. Как-то раз он приходит ко мне в консульство, заявляет, что собирается снимать малобюджетный фильм, восемьсот тысяч долларов, «Клеопатра», с Джоан Коллинз… И предлагает мне роль Цезаря! Он меня убеждал, что это будет полезно для престижа Франции! Представляешь физиономию Кув де Мюрвиля, если бы он увидел меня в титрах! Уолтер несколько раз возвращался к этой идее, а затем остановился на Рексе Харрисоне в моейроли… на Элизабет Тейлор в роли Клеопатры… и малобюджетный фильм стал фильмом, снятым за двадцать семь миллионов долларов, и его знают все… Думаю, годы, что я прожил в Голливуде, были последними «безумными годами», концом великого цирка… Я вспоминаю официальную церемонию в честь Лафайета — в Америке это всегда Лафайет, и хотя Рошамбо сделал для них гораздо больше, у Лафайета был дар рекламы, и весь его путь сквозь историю — это рекламный ролик с сомнительным продуктом внутри… Так вот, я вспоминаю церемонию, ради которой должен был надеть дипломатическую униформу: шляпу с перьями, расшитый золотом фрак, шпагу и прочее. Я одолжил ее у Жака Вимона, нашего нынешнего посла в Москве, который был тогда довольно худощав. Успех выше всяких ожиданий. На следующий день после церемонии я стал получать телеграммы от всех рекламных агентств, которые приглашали меня то туда, то сюда для рекламной кампании по продвижению то того, то сего — автомобилей или стиральных машин, — я должен был в моей униформе и шляпе с перьями рекламировать товары, и еще они интересовались, не хочу ли я сняться на телевидении в «коммерческом» ролике, рекламирующем новый лосьон после бритья. Мне предлагали тысячу долларов за одно появление на экране. Это не Америка: это Калифорния. А вот послушай еще: шериф Лос-Анджелеса — его звали Бискайуз, и он был из басков — приглашает консульский корпус отобедать. Где? В городской тюрьме, в женском отделении, за решетками, с надзирателями… а обслуживали консульский корпус… женщины-заключенные!Не знаю, представляешь ли ты, какое кино это было? Тюремная столовая, вокруг решетки, вооруженные надзиратели в каждом углу и женщины-заключенные в робах — наркоманки, воровки, уличные проститутки, шлюхи за пять долларов, в тюремных робах, — обслуживающие шерифа и его гостей: сидевшего по правую руку от него — Генерального консула Великобритании с моноклем, по левую — Генерального консула Франции, и других консулов, расположившихся вокруг, и всех таких изысканных. В течение всей трапезы мне пришлось общаться с некой красоткой, которая, ставя передо мной блюда, нашептывала мне на ухо предложения конкретных услуг с самой невинной улыбкой. Калифорния, что тут скажешь! Да, пять лучших лет моей жизни, самых легких… Что-то вроде мультфильма, где все чудовищное обезврежено бурлеском, вроде случая с женой некоего продюсера, сидевшей за моим столом после раздачи «Оскаров» и повторявшей мне в присутствии мужа: Fuck те, Consul General, honey, fuck me [97] , а ее муж наклоняется ко мне и объясняет, что жена его уже несколько недель одержима бесом, которого очень сложно изгнать. Ты знаешь, самым большим успехом там сейчас пользуется «Изгоняющий дьявола», история девочки, одержимой бесом, но Калифорния всегда притягивала к себе все мистические секты, какие только можно себе представить, тут тебе и поклонницы дьявола, и возлюбленные дочери Вельзевула — все это привело к чудовищной резне Чарльза Мэнсона, когда несколько одурманенных наркотиками хиппи ударами ножа убила Шэрон Тейт, ребенка, которого она носила в своем чреве, и всех ее гостей. Это страна, где с легкостью переходят от сексуальной одержимости к одержимости религиозной и где столь же охотно смешивают сперму со святой водой. И законы у них экстравагантные. Вскоре после своего приезда я имел дело с полицией, потому что оказался виновен в «техническом насилии»…

97

«Трахни меня, Генеральный консул, миленький, трахни меня!» (англ.).

Ф. Б. Тебе, наверное, следовало бы объяснить, что значит «техническое насилие» в Соединенных Штатах.

Р. Г.Ну, я спокойно ехал на машине в Аризоне, где только что нанес визит моему консулу в Финиксе Полю Козу, большому другу краснокожих, известному там художнику и восхитительному человеку. На обочине я вижу молодую женщину, она голосует. Я останавливаюсь, она садится, сообщает, что едет в Лос-Анджелес, — и вот мы на пути в Калифорнию. Красивая рыжеволосая девица лет двадцати, с грудями как пушечные ядра; ее звали Лесли, как мою первую жену, что всегда производит впечатление, этакий перст судьбы. Делаем остановку, чтобы пообедать, едем дальше, и только я пересек границу между штатом Аризона и штатом Калифорния, как вижу полицейскую машину и двух фараонов, которые делают мне знаки остановиться. Я останавливаюсь, фараоны просят девицу предъявить документы, они у нее были, что сразу же вызвало у меня подозрения, потому что в Калифорнии никто с собой удостоверение личности не носит. Фараон бросает взгляд на документ, который она ему протягивает, достает из кармана наручники и заявляет, что я арестован, так как только что совершил «техническое насилие». «Техническим насилием» в американском законодательстве называется пересечение границы между штатами в обществе несовершеннолетней девушки, и это грозит тебе пятью годами тюрьмы, так как закон считает, что здесь имеет место не презумпция насилия, а просто насилие, и ты не можешь доказать, что не совершил сам акт, ты беззащитен. Я извлек свой дипломатический паспорт и консульскую визитную карточку, но они ничего не желали слышать, и чтобы вернуться домой, мне пришлось позвонить губернатору Калифорнии. Из-за моего дипломатического статуса меня не стали трогать, однако я нанял частного детектива, и так мне удалось узнать, что девочка эта была дочерью полисмена, который меня арестовал, и что это была подстава; они думали, я испугаюсь скандала и им удастся вытащить из меня несколько тысяч долларов, а потом они оставят меня в покое. Вот так я был обвинен в «техническом насилии», которое действительно является наименее удовлетворительной формой насилия из всех, что только можно себе представить.

Ф. Б. Ты был в Лос-Анджелесе в 1956-м, когда тебе присудили Гонкуровскую премию за «Корни неба»?

Р. Г.Нет. Незадолго до этого меня послали в командировку, в качестве поверенного в делах в Боливии, и как раз там я чуть было не лишился Гонкуровской премии.

Ф. Б. Не лишился?

Р. Г.Да, посмертно Гонкуровские премии не дают. За несколько дней до присуждения премии я с парой сотрудников, одним из которых был Буланже, атташе по торговле, отправился в экспедицию на остров Солнца, посреди озера Титикака. Боливия находилась тогда, как, впрочем, и сейчас, в состоянии хронического мятежа. Это были великие годы Лечина, профсоюзного лидера боливийских шахтеров, которые прогуливались с динамитными шашками за поясом. В целях безопасности движение на дорогах ночью было запрещено. Мы садимся на паром и приплываем на остров Солнца. Было очень жарко, и я хотел пить. Беру бутылку пива, откупориваю и пью из горлышка… Чувствую порез в горле и, посмотрев на горлышко бутылки, вижу, что оно раскололось и половину его я проглотил, два сантиметра острого стекла. Прободение кишок гарантировано. Телефона на острове не было, и никакой возможности покинуть остров в течение двенадцати часов, до следующего утра, пока не восстановится движение и сообщение. Буланже смотрит на меня, делает ужасную мину и весьма здраво заявляет: «Черт, жаль, что так вышло с Гонкуром». Я сажусь на землю, не очень-то довольный, и жду первых болевых признаков, пока боливийский гид из вежливости веселится, потому что он из тех парней, у кого смерть вызывает смех, у него это нервное. Наконец хозяин местного ресторана подсказывает решение: на острове есть колдунья, известная своими чудесными исцелениями. Я говорю, ладно, колдунья так колдунья. И вот мне приводят невероятное создание, старое и ухмыляющееся, дурно пахнущее; она тут же вдохнула в меня надежду — у нее была такая мерзкая рожа, что было совершенно очевидно, что она в теплых родственных отношениях с Судьбой. Она уходит и возвращается с двумя килограммами мягкого хлеба и бутылкой совершенно омерзительного масла и предлагает мне проглотить все это; о, как это было противно, но я добросовестно запихнул в себя два кило свежего хлебного мякиша и бутыль масла и лег в постель, едва сдерживаясь, чтобы меня не вырвало, и всю ночь не сомкнул глаз — на тот случай, если пролечу с Гонкуром. Никаких болей у меня не было, а когда я вернулся в Ла-Пас, в больнице из меня без особых проблем извлекли стекло — его обволакивала своего рода защитная паста из масла и хлебного мякиша. Так что не следует пренебрегать колдунами. Несколько дней спустя боливийские газеты сообщали на первых страницах: Premio Goncourt aqui,лауреат Гонкуровской премии здесь, описывая затем само событие мелким шрифтом на другой странице, так что у всей страны создавалось впечатление, что это боливийский писатель только что получил Гонкуровскую премию. Мне дали двухнедельный отпуск для поездки в Париж, после чего я снова приступил к своим обязанностям в Лос-Анджелесе, где провел еще четыре года.