Ночь длинных ножей. Борьба за власть партийных элит Третьего рейха. 1932–1934
Шрифт:
«Вы спасли немецкий народ»
Над Германией опустилась завеса террора и конформизма, но никто не хочет этого признавать. Люди, побывавшие в лагерях и тюрьмах, тоже молчат, но их лица не могут скрыть следов того ужаса, что они пережили. Бывшие узники открывают рот только для того, чтобы прославить гестапо, его тюрьмы и методы, а также справедливость и милосердие Гитлера. Даже ближайшие помощники Гинденбурга не скрывают своего страха. В понедельник 2 июля газеты публикуют телеграмму из Нейдека, подписанную маршалом Гинденбургом.
«Канцлеру рейха фюреру Адольфу Гитлеру
Согласно присланным мне докладам, выяснилось, что, благодаря твердым решениям
Рейхспрезидент, фельдмаршал фон Гинденбург».
Этой телеграммой человек, наделенный высшей властью в Германии, выдающийся военачальник, восьмидесятисемилетний старик, ставший олицетворением немецких традиций, одобрил все нарушения законов, все убийства, совершенные в эту долгую ночь, и объявил Гитлера священным спасителем немецкого народа. В тот же самый день Гинденбург благодарит и Германа Геринга:
«Хочу выразить Вам мою благодарность и признательность за Ваши энергичные действия, увенчавшиеся успехом, в подавлении заговора против Германии. Шлю Вам свое отеческое благословение.
Фон Гинденбург».
Вполне возможно, что Гинденбург вовсе не посылал этих телеграмм – за него это сделали другие. Позже, в 1945 году, когда Папен, Геринг и маршал Кейтель сидели в одной камере во время Нюрнбергского процесса над военными преступниками, Папен затронул этот вопрос: «Когда я спросил Геринга, считает ли он, что Гинденбург видел телеграмму, присланную от его имени Гитлеру, он привел мне слова Майснера, Государственного секретаря при президенте. Несколько раз, вспоминая об этой телеграмме, Майснер с многозначительной улыбкой спрашивал Геринга: «Кстати, господин премьер-министр, понравилось ли вам, как были сформулированы фразы в этих телеграммах?»
Теперь уже не важно, сам ли Гинденбург посылал поздравление Герингу, или это сделали его помощники, важно лишь то, что оно связало одной веревочкой старого маршала с Герингом и подчиненными ему убийцами. Этой же веревочкой Гинденбург оказался связан и с гауптштурмфюрером Гильдишем, который убивал безоружных людей выстрелом в спину. Совесть немецкого народа, спокойно занимавшегося в это утро своими делами, пошла на поводу у нацистов.
Так понедельник 2 июля принес Гитлеру новую победу – теперь дорога к посту президента рейха была для него открыта. Со смертью Гинденбурга исчезнет последнее препятствие.
А жизнь течет своим чередом. Служащие министерств, загоревшие в выходные дни на берегах берлинских озер, возвращаются в свои рабочие кабинеты, где их встречает привычная обстановка, разве что только член секретариата шепнет им на ушко об исчезновении в субботу двух или трех сотрудников. Никто не задает никаких вопросов. Государственная машина снова работает как часы. Как писал Гизевиус: «2 июля законность и бюрократическая рутина снова вошли в свои права, и все опять стало функционировать нормально. Трудолюбивые чиновники принялись манипулировать формулировками, чтобы придать событиям последних дней видимость законности».
И снова начались парады. В Эссене, как только наступил вечер, полиция принялась очищать улицы от машин. Служебные автомобили городских властей и партийных боссов, с эсэсовцами на подножках и громкоговорителями на крышах, медленно проезжают по улицам, затянутым туманом, через толщу которого лишь изредка пробивается солнечный свет. Жарко и влажно, словно вот-вот разразится гроза; над городом висит тяжелое облако дыма и пыли. Громкоговорители без перерыва вещают:
«Люди Эссена, немцы Третьего рейха, в городе Эссене состоится празднование победы над преступным заговором, изменой и реакцией. Город будет украшен многочисленными флагами. Вывешивайте свои флаги!»
Это приказ. После того как по городу проехали машины, на улицах появились группы людей, раздающие огромные полотнища флагов, которые должны быть вывешены на фасадах домов. В 20.45 ревут сирены – еще достаточно светло, чтобы различать цвета форм и красные повязки на рукавах. Отряды СА собираются на разных площадях города, штандарт СА 219 строится на игровом поле у Копфштадплац. Но виновниками торжества являются сегодня СС и нацисты, которые собрались на Адольф-Гитлер-плац. Здесь их приветствует толпа – большая, дисциплинированная, не такая живая и активная, как в Берлине. Сотрудники управления металлургических заводов, рабочие, женщины, дети – все они теснятся у заслонов из эсэсовцев и штурмовиков. Ровно в 20.45 гаулейтер Тербовен поднимается на трибуну, сооруженную на площади. У него серьезный и гордый вид, который он стал напускать на себя с тех пор, как фюрер за несколько часов до того, как нанести удар по врагам рейха, посетил его свадьбу. Речь гаулейтера слушают по радио в пяти районах города, от Копфштадплац до Пфердемаркетплац. Из громкоговорителей часто доносятся аплодисменты, заглушающие его слова.
«Преданность – фундаментальный закон государства, – заявляет Тербовен. – Гнойник был удален. Естественно, гангрена еще не уничтожена до конца, как это бывает везде и во все времена. Но главное, что мы теперь знаем, как с ней бороться».
Речь Тербовена прерывается аплодисментами, а когда он кричит «Зиг хайль!», эсэсовцы и штурмовики подхватывают этот призыв, и рев их голосов эхом отзывается на всех площадях. После Тербовена выступают другие офицеры и чиновники, а потом начинается парад. Оркестры СС, одетые в черное, отбивают ритм на своих барабанах, украшенных эмблемой мертвой головы. Они исполняют «Маршируя по Руру». Парад открывают эсэсовцы, и толпа, которой неизвестны подробности операции, понимает, что видит теперь новое лицо гитлеровского рейха. По всей Германии прославляют СС. Толпа молча расходится в темноте жаркой летней ночи, а подразделения СС, которых встречали радостными криками и прославляли в речах, возвращаются в свои лагеря. Солдаты и офицеры Черной гвардии понимают, что после «ночи длинных ножей» они стали хозяевами страны.
В тот вечер фрау фон Папен с дочерьми возвращается в Берлин. Они встревожены: фрау Чиршская сообщила им об аресте своего мужа, и они не знают, какая судьба постигла вице-канцлера. Перед виллой фон Папена все еще дежурит полицейская машина, а вход по-прежнему охраняет капитан полиции. Но Франц фон Папен жив. Он кипит от негодования, на чем свет стоит клянет нацистов и свой домашний арест, под который его посадили. На следующий день временно возобновляется телефонная связь. Первым звонит Геринг. «Он имел наглость спросить меня, почему я не явился на заседание кабинета, которое вот-вот должно было начаться, – вспоминал Папен. – Я ответил слишком резко для дипломата. Геринг выразил удивление – он притворился, что не знает, что домашний арест с меня еще не снят, и просил простить его за это упущение. Сразу же после звонка Геринга люди, охранявшие меня, уехали, и я смог отправиться в Канцелярию».
В зале, где собрались министры, канцлер Гитлер переходит от одного министра к другому. Он выглядит отдохнувшим и находится в прекрасной форме. Сегодня, по прошествии суток с тех пор, как прозвучали последние выстрелы, как он получил поздравления от генерала Бредова и маршала Гинденбурга и убедился, что немецкий народ воспринял разгром СА как должное, он уверен, что одержал победу. Ясность его видения помогла ему принять в нужный момент правильное решение и одним решительным ударом уничтожить всех своих врагов. Его хранит судьба, теперь он стал настоящим вождем народа, его фюрером. Все собравшиеся обращаются к нему с почтением, подчеркивая его власть. Карл Шмидт, нацистский юрист, перефразируя закон и подгоняя его под новые обстоятельства, в своих воспоминаниях не постеснялся написать: «Действия фюрера были актом простой справедливости и не нуждались ни в законе, ни в органах юстиции – фюрер сам по себе закон и юстиция».