Ночь и день
Шрифт:
Миссис Кошем одобрила эти рассуждения со своей стороны чайного столика – сперва величественным кивком, затем следующим замечанием:
– Да, мужчины устроены иначе, чем женщины. Думаю, Альфред Теннисон в этом был прав, как и во всем остальном. Как бы мне хотелось, чтобы он жил подольше и успел написать «Принца» в продолжение «Принцессы»! Признаюсь, «Принцесса» меня немного утомляет. Нужно, чтобы кто-то показал, каким может быть правильный мужчина. У нас есть Лаура и Беатриче, Антигона и Корделия, но нет мужчины-героя. Что вы об этом думаете, мистер Денем, – как поэт?
– Я не поэт, – ответил Ральф добродушно. – Я просто стряпчий.
– Но вы ведь и сочиняете тоже? – требовательно вопросила миссис Кошем, боясь лишиться бесценной находки – молодого человека, который действительно любит литературу.
– В свободное время, – заверил ее Денем.
– В свободное время! – повторила миссис Кошем. – Разумеется, это доказывает вашу любовь к литературе.
Она прикрыла глаза и представила себе пленительную картину: безработный стряпчий в съемной мансарде пишет бессмертные поэмы при свете огарка. Но романтика, которой овеяны образы великих писателей и их творения, для нее была не пустым звуком. Она всюду носила с собой карманный томик Шекспира и уверенно шествовала по жизни, вооруженная словом поэта. Насколько она вообще видела реального Денема, а не путала его с вымышленным литературным персонажем, судить трудно. Литература властвовала даже над ее воспоминаниями. Вероятно, она сравнивала его с какими-то героями старинных романов, потому что уже через минуту очнулась и произнесла:
– Хм, Пенденнис, Уоррингтон… Нет, я никогда не прощу Лору [54] , – решительно заявила она. – За то, что она все же не вышла за Джорджа. Джордж Элиот [55] сделала практически то же самое: ее Льюис был карликом с лицом жабы и повадками учителя танцев. И чем ей Уоррингтон не угодил: умен, страстен, романтичен и знаменит, а связь та была результатом юношеской глупости. Признаюсь, Артур мне всегда казался слишком фатом; не понимаю, как Лора могла его предпочесть. Однако вы, кажется, говорили, что служите стряпчим, мистер Денем, и я хотела бы задать вам пару вопросов о Шекспире.
Она с некоторым трудом достала потрепанный маленький томик, открыла и помахала им.
– Сейчас говорят, что Шекспир был юристом. Говорят, именно поэтому он так хорошо знал человеческую природу. Превосходный пример для вас, юноша. Изучайте своих клиентов, мистер Денем, и я уверена – однажды этот мир станет лучше. А сейчас далеко ли мы продвинулись, как вы считаете? Стали мы лучше или хуже?
В ответ на призыв описать сущность человечества в нескольких словах Ральф решительно ответил:
– Хуже, миссис Кошем, намного хуже. Боюсь, обычный человек – плут.
– А обычная женщина?
– Обычные женщины мне тоже не нравятся.
– Ах, Господи, я и не сомневаюсь, что так оно и есть! – вздохнула миссис Кошем. – Свифт бы с вами наверняка согласился.
Она глянула на него повнимательнее и решила, что в изгибе его бровей определенно чувствуется сила. Да, ему бесспорно следует посвятить себя сатире, подумала она.
– Чарльз Лавингтон, если вы помните, был стряпчим, – вмешалась миссис Милвейн, которая считала пустой тратой времени разговоры о вымышленных персонажах, когда для этого есть люди вполне реальные. – Но ты, Кэтрин, его, наверное, не помнишь.
– Мистера Лавингтона? Конечно, помню! – сказала Кэтрин, подключаясь к разговору. – Тем летом мы снимали дом возле Тенби. Я помню поле, пруд с головастиками и как мы с мистером Лавингтоном сгребали стожки сена.
– Верно, там был пруд с головастиками, – подтвердила миссис Кошем. – Милле [56] делал там эскизы для «Офелии». Говорят, это его лучшая картина.
– А еще я помню цепного пса во дворе. А в сарае висели мертвые змеи.
– Да, и именно в Тенби за тобой погнался бык, – сказала миссис Милвейн. – Но как ты можешь это помнить – хотя, конечно, ты была прелестное дитя. Ах, какие у нее были глаза, мистер Денем! Я говорила ее отцу: она смотрит на нас так, будто прикидывает своим крошечным умом, чего мы все стоим. С ней тогда сидела няня, – продолжала она рассказывать Ральфу с трогательной серьезностью, – неплохая девушка, но жених у нее был моряк, и, вместо того чтобы присматривать за ребенком, она все смотрела на море. Вот миссис Хилбери позволила этой девушке – Сьюзен ее звали – пригласить его пожить в деревне. И эти люди злоупотребили ее добротой, как ни печально такое говорить. Гуляли себе по тропинкам, а коляску с ребенком оставили посреди поля, на котором пасся бык. Из-за красного одеяльца в коляске бык разъярился, и один Господь знает, что могло случиться, если бы проходивший мимо джентльмен не спас Кэтрин!
– Мне кажется, тот бык был обычной коровой, тетя Селия, – заметила Кэтрин.
– Милая, то был огромный рыжий бык девонширской породы, и вскоре после того он забодал кого-то насмерть и был отправлен на бойню. Твоя матушка простила Сьюзен, а вот я бы никогда не смогла такое простить.
– Уверена, симпатии Мэгги были целиком на стороне Сьюзен и ее моряка, – ехидно ответила миссис Кошем. – Моя невестка привыкла полагаться на Провидение при любых затруднениях – и Оно покамест благородно отвечало ее ожиданиям…
– Да, – продолжила Кэтрин со смехом, поскольку ей нравилась в матери эта беззаботность, так возмущавшая остальное семейство. – И матушкины быки в минуту опасности всегда превращаются в мирных коров.
– Что ж, – ответила миссис Милвейн, – хорошо, что теперь тебя есть кому защитить от быков.
– Не могу представить Уильяма в роли защитника от быков, – сказала Кэтрин.
Так случилось, что миссис Кошем вновь достала свой карманный томик Шекспира и в данную минуту обсуждала с Ральфом непонятный фрагмент из пьесы «Мера за меру». До него не сразу дошел смысл сказанного Кэтрин и ее тетушкой, он решил, что Уильям – это кто-то из младших двоюродных братьев, поскольку представлял сейчас Кэтрин ребенком в передничке, – но он невольно прислушивался к их разговору, так что с трудом следил за шекспировским текстом. Через мгновение собеседницы совершенно недвусмысленно заговорили об обручальном кольце.
Кэтрин сказала:
– Мне нравятся рубины.
«Быть заключенным средь ветров незримых
И в буйстве их носиться все вокруг
Земли висящей…» [57]
– с выражением прочла миссис Кошем, и в тот же миг слово «Родни» в мозгу Ральфа соединилось с «Уильямом». Сомнений быть не могло: Кэтрин помолвлена с Родни. Первое, что он почувствовал, был гнев: оказывается, все то время, пока он находился в этом доме, она обманывала его, пичкала старыми байками, представала перед ним ребенком, играющим на лугу, позволила пережить вместе с ней трогательные моменты далекого детства – и все это время оставалась ему совершенно чужой: невестой Родни!
Возможно ли такое? Нет, конечно нет. Потому что в его глазах она все еще была ребенком. Он так долго молчал над книгой, что миссис Кошем успела обернуться к племяннице и спросить:
– Вы уже выбрали дом?
Эта фраза подтверждала его худшие подозрения. Он поднял глаза от книги и сказал:
– Да, это действительно трудное место.
Его изменившийся голос был исполнен такой горечи и негодования, что миссис Кошем недоуменно вскинула брови. К счастью, она относилась к тому поколению дам, которые признавали за мужчинами право на некоторую грубость манер, и лишний раз убедилась, что мистер Денем необычайно, необычайно умен. Она забрала обратно томик Шекспира, поскольку Денему, по-видимому, нечего было больше добавить, и снова спрятала его в глубинах платья с бесконечно жалостным старушечьим смирением.