Шрифт:
Глава первая
За спиной заскрипели дверные петли. Гирт Рандер, сидевший в кресле перед телевизором, обернулся. В маленькой мансарде царил полумрак, и он лишь смутно различил в дверях Расму Инсбергу; опершись рукой о косяк, она перевесилась в комнату.
– Моего достопочтенного юбиляра тут нет? – не то спросила, не то констатировала она факт и, не дождавшись ответа, снова исчезла.
Рандер с трудом расслышал ее слова – комнату наводняли шумы. На тонкие стены и драночную крышу хутора Межажи обрушивался очередной заряд ноябрьского дождя. В этом старом деревенском доме, перестроенном под дачу, пол был не ахти какой толстый: снизу пробивались голоса гостей, к тому же рядом с креслом Рандера проходила труба, соединявшаяся на первом этаже с кирпичным камином, чья раскрытая пасть жадно заглатывала звуки, раздававшиеся в просторной комнате, которую тут именовали залом. Свою
Гирт бросил взгляд в ее сторону. Уласе сидела, откинувшись в глубоком мягком кресле, которое упиралось спинкой в трубу; появления хозяйки она, по-видимому, и не заметила. Гирт подумал, что кроме юбиляра и его жены, Дина Уласе – единственная гостья, которую он знал до сегодняшнего вечера, вернее не то, чтобы знал лично, а хотя бы видел несколько раз в театре. В слабом свете, отбрасываемом экраном телевизора и лампой под тёмным полусферическим абажуром, стоявшей на письменном столе по другую сторону от актрисы, ее лицо выглядело таким же молодым и красивым, как на сцене. И хотя для Рандера не остались незамеченными морщинки, которые вблизи выдавали ее годы, актриса, вопреки своему возрасту, все еще выглядела необычайно привлекательной. Всегда элегантная, она обладала тем не поддающимся точному описанию свойством, которое принято называть шармом. Но сейчас в ее обращенном к экрану взгляде, обычно ироническом и спокойном, сквозила глубокая усталость.
Рандер повернулся к телевизору. Информационная программа «Время» подходила к концу, и скоро должна была начаться премьера нового телевизионного спектакля, которую Уласе хотела посмотреть. Насколько он понял, телевизор был перенесен из зала в рабочую комнату хозяина, или кабинет, как его называли сами Инсберги, по случаю торжества, и Рандер про себя одобрил предусмотрительность хозяев, – он сам терпеть не мог вечеров, «которые портил экран, то и, дело отвлекая внимание гостей. Тем не менее сегодня ему никак не удавалось почувствовать себя своим в этой компании – как он ни старался, праздничное настроение не возникало. По правде говоря, Рандер вообще не хотел участвовать в торжествах. Еще несколько дней назад, когда он случайно встретил на улице Юриса Инсберга и получил радушное приглашение явиться в субботу на сорокалетие друга, его первой мыслью было отказаться. Не так уж трудно было придумать какую-нибудь уважительную причину, но в то же время ему не хотелось огорчать Юриса, и в конце концов он решил согласиться. Купил в салоне „Максла“ смешного керамического черта и поехал.
С Юрисом они были старыми школьными товарищами. Обоих связывали воспоминания отрочества, которые дороги каждому человеку. Позже пути их разошлись. Юрис Инсберг стал инженером, защитил кандидатскую диссертацию и уже много лет работал на заводе Н., где производили нечто столь современное и сложное, что для Рандера ассоциировалось с кибернетикой, космосом или атомами, о чем он имел, мягко говоря, весьма смутное представление.
Самого Рандера житейские пути-дороги увели совсем в ином направлении: за эти годы он стал подполковником милиции и служил в Министерстве внутренних дел, в отделе уголовного розыска. Старая дружба с Юрисом сохранилась, хотя оба встречались не так уж часто – в последний раз, например, они виделись год назад, а то и больше.
Друзья мало походили друг на друга и внешне. Гирт – большой и плечистый, с тёмными волосами, всегда уравновешенный, себе на уме, с ироничным, а порой и весьма насмешливым взглядом, – невольно заставлял большинство собеседников испытывать легкое чувство стеснения. Юрис Инсберг – небольшого роста, сухопарый, с узким интеллигентным лицом и светлыми, как будто вылинявшими, волосами, в которых заметно поблескивала седина, – всегда бывал несколько замкнут, вроде бы рассеян, и движения его часто казались неуклюжими.
Заскучав, Рандер обвел глазами книжные стеллажи, которые занимали всю левую сторону от пола до низкого потолка. Корешки томов на полках, казалось, были выстроены по линейке. Такой же образцовый порядок Гирт увидел на столе и улыбнулся, вспомнив, что Юрис еще в младших классах школы отличался каким-то особенным пристрастием к порядку. Видно, с годами его друг превратился в завзятого педанта.
Внизу в каминном зале на радиоле только что «перестала расти зеленая трава перед дверью Тома Джонса» и сейчас со страшной силой «горел голубой лен». Как только он испепелился, другая певица, содрогаясь, принялась допытываться «Почему?», кто-то непочтительно заткнул ей рот, и в следующий момент из магнитофона стал расти и распускаться маленький и белый, прохладный и ясный душещипательный «Эдельвейс». Здесь, правда, эти громкие цветочки никому
Инсберг любил рассказывать, что купил этот дом весной «за бутерброд». После того как из него выехала семья лесоруба, старичок, которому принадлежали Межажи, остался один как перст на своей половине и стал спешно соображать, как бы самому поскорее отсюда смотаться. На его удачу откуда ни возьмись появились какие-то «чокнутые» – то были его собственные слова, – которые готовы были выложить за старую развалину две сотни рублей. Летом Инсберги отремонтировали западную половину дома и обе чердачные комнаты, а в восточной половине, где жил старик, привели в порядок кухню. Все прочие помещения пока что оставались нежилыми и не отапливались. Юрис уверял, что ремонт и обстановка обошлись ему дороже, чем сам дом, хотя насколько Рандер мог судить, новые владельцы привезли на дачу главным образом свою старую мебель, видимо, обставив рижскую квартиру другой, более современной. К северной стороне хутора прилегал двор, с трех остальных он был окружен садом, правда, совсем неухоженным. В полукилометре от дома, через лес, петляла речушка. Юрис был от своей летней «резиденции» в полном восторге – во всяком случае, Гирт пришел к такому убеждению, глядя, с какой гордостью его друг показывал гостям свое новое обиталище.
Они прибыли после обеда. С автобусной станции на хутор Межажи хозяин доставил гостей в два приема на собственном «Москвиче». Около пяти часов уселись за большой стол, водруженный в углу зала: мягкие кресла и прочая мебель были вынесены, чтобы освободить место для танцев. Лишь в середине комнаты у стены напротив камина стоял маленький столик, на котором разместили радиолу, магнитофон и пластинки. Потом больше трех часов ели, пили, произносили тосты, снова пили, болтали, курили, пели о годах, что бегут, как серны, о письмах, которых не дождались, рассказывали анекдоты, слушали радио и «магнушку», ставили пластинки и танцевали, – женщин, к сожалению, оказалось в два раза меньше, чем мужчин. Пробовали даже организовать игру в карты, но из этого ничего не вышло, и тогда принялись жарить колбаски в камине, а затем завели хоровод «У Адама семь сыночков», где после слов «делают все так» каждый старался выкинуть что-нибудь позаковыристее. Но по большей части никому это не удавалось, и все свелось к давным-давно известным выкрутасам: прыжкам, разуваниям, приседаниям.
Рандер выпрямился в кресле, вынул пачку сигарет, предложил Уласе и, протянув ей огонь, закурил сам. Он обратил внимание, что в последние минут десять шум внизу заметно усилился – видимо, все снова стали собираться в зале. Примерно час назад у него создалось впечатление, что гости заскучали – по крайней мере сам Гирт был таким времяпрепровождением сыт по горло. Мало-помалу все начали разбредаться. Первой незаметно встала Уласе: как выяснилось позже, она поднялась наверх, в спальню Инсбергов, расположенную через лестницу прямо напротив кабинета, и прилегла на кровать отдохнуть. Вскоре, воспользовавшись царившим в зале полумраком – его освещали лишь пара свечей на столе да слабый отблеск тлеющих углей в камине, – никем не замеченный вышел Рандер. И вот уже довольно долго он сидит в кабинете. Конечно, уединяться в гостях у телевизора было не совсем прилично, но Гирту очень хотелось хотя бы ненадолго вырваться из наскучившей ему бестолковой суеты. Он надеялся, что хозяин великодушно его простит, хотя бы из уважения к принципу «Чувствуйте себя как дома», которым обычно встречают гостей. К тому же успокаивала и мысль, что он и актриса были отнюдь не единственными покинувшими зал: несколько раз он слышал какой-то шум на лестнице, словно по ней ходили вверх и вниз, ералаш в каминном зале поутих, и только музыка не прерывалась ни на мгновение.
Минут пять Рандер провел в кабинете в одиночестве, затем к нему присоединился долговязый темноволосый гость мрачного вида, притянул поближе к телевизору второе кресло и сел рядом с Гиртом. Те, кто знал этого человека, скажем, муж Дины Уласе, почему-то звали его Албертом в квадрате. Такое прозвище, по мнению Рандера, ему вовсе не шло – Алберт совсем не выглядел поперек себя толще, а был, наоборот, худощав, даже тощ, постоянно сутулился, и вид у него был нездоровый; узкое лицо рассекали морщины, сквозь стекла очков без оправы смотрели колючие глаза, губы плотно сомкнуты, в целом он производил впечатление человека необщительного, а то и просто грубого. Во всяком случае, он никак не напоминал квадрат. Скорее следовало наречь этим именем самого Уласа: муж актрисы был крупный, сильный мужчина с массивным широким лицом и жестким, если так можно выразиться, ртом. Его шумливое барское поведение свидетельствовало о безграничной самоуверенности и вызывало в Гирте острую неприязнь с того момента, как он его увидел.