Ночь на хуторе Межажи
Шрифт:
– Значит, у вас уже было трое «главных заподозренных»?
– Скоро появился и четвертый. Но сперва добавились кое-какие находки. Калвейт принес мне микрофон. Теперь мы знаем, что он сделал это нарочно, но в тот момент у меня против него не было абсолютно никаких подозрений. Чуть позже я совершенно нечаянно обнаружил в кармане у Юриса перчатки, которыми пользовался убийца. А потом вся тяжесть подозрений навалилась на Зирапа – оказалось, он вымаливал деньги у Юриса, Алберт это слышал. И в то же время Алберт четко и ясно сказал мне, что Юриса убил он… Дальше стало известно, что у жены Зирапа, которая работает в магазине, – недостача и что деньги им нужны позарез и притом срочно. Тут еще Зирап начал плести какие-то небылицы, якобы с лестницы его кто-то столкнул, а это уже попахивало чистой липой. Однако в его пользу говорил тот факт, что на подкладке перчаток не было видно следов крови. Тем не менее казалось, виновного следует искать среди четырех человек; это были: Алберт, Зирап, ваш муж и Расма. Калвейт же, наоборот, по-прежнему казался олицетворением самой добропорядочности… Но тут неожиданно произошел резкий поворот.
Рандер отпил немного кофе, а Уласе сказала:
– Я
– Сейчас вам все станет ясно. Я тоже до поры до времени не знал, как это у него получилось. Поворот начался с того момента, когда пробили старинные каминные часы в комнате Расмы. Я тогда сидел за письменным столом спиной к книжной полке. Без всякого умысла я посмотрел на свои ручные часы и вдруг с изумлением обнаружил, что время не сходится – по часам Инсбергов был час ночи, а мои показывали семнадцать минут второго. Я отчетливо помнил, что после обеда они шли минута в минуту, ибо когда Юрис показывал нам дом, он подчеркнул, как точно работает его «музейный экспонат», и я, сверив время со своими, убедился, что старинные часы действительно идут безупречно. Очевидно, кто-то потом переставил стрелки! Но кто мог это сделать? И главное – почему? Этот факт показался мне чрезвычайно странным и вместе с тем подозрительным. Пока я силился найти хоть какое-то объяснение, мне вспомнилась Ирена. На ней в тот вечер было платье без рукавов, на левом запястье – серебряные браслеты, а часов не было. Значит, сидя в комнате Расмы, она должна была определять время по каминным часам, но в таком случае алиби Калвейта могло быть липовым – ибо оно с самого начала опиралось на свидетельство Ирены: дескать, оба они в «будуаре» находились вместе. После этого Калвейт тоже попал в число подозреваемых лиц. И нужно сказать подозрения были немалые… Уласе заинтересованно наклонилась вперед.
– И он в самом деле переставил эти стрелки?
– Да. Но сперва я должен был в этом убедиться. Сначала я пробовал проверить свои часы по радио, а когда это не удалось, – сравнил с вашими. Как и следовало ожидать, мои по-прежнему шли правильно. Бесспорно, развязку несколько задержало приготовление кофе, а также панический вопль Ирены, о котором можно было подумать невесть что, хотя причиной его действительно была мышь. Потом я решил уточнить, что же все-таки происходило в «будуаре», пока там находился Калвейт. Так как от Ирены добиться толку обычно стоило неимоверного труда, я попробовал как можно подробнее воспроизвести все детали, играя сперва за Юриса, – чтобы дать ей постепенно вжиться в ситуацию, – потом за Калвейта. Таким образом я выяснил несколько важных фактов. Во-первых, Калвейт, после того как он вошел в «будуар», ненадолго задержался у зеркала, висевшего рядом с полкой – якобы для того, чтобы поправить галстук и причесаться. Я убедился, что, стоя там, он легко мог передвинуть стрелки – на циферблате, к слову сказать, нет стекла – и одновременно незаметно следить в зеркале за Иреной, не видны ли ей его действия. Во-вторых, оказалось, что сама Ирена в это время вся была поглощена журналом мод и, естественно, не замечала ни того, что происходит в комнате, ни того, сколько времени Калвейт в ней провел. В-третьих, Калвейт специально привлек ее внимание к часам, как бы случайно отметив, что вот уже без десяти девять. Я вспомнил также – это и было единственное конкретное время, которое Ирена потом, когда я расспрашивал участников вечера, могла хоть приблизительно вспомнить. Все эти факты, по существу, подтвердили мои подозрения. Сомнения вызывало лишь то, что у Калвейта все еще не было мотива.
Уласе быстро кивнула.
– Вот, вот! Именно это я меньше всего понимаю – зачем ему понадобилось убивать Юриса!
– Именно вы в этом отношении мне помогли больше всех, – улыбнулся Гирт. – Пока я беседовал с Иреной, Расма в буфете нашла альбом и обнаружила в нем деньги и клочок газеты. Юрис, по-видимому, не хотел, чтобы деньги во время торжества валялись в ящике тумбочки, и в спешке запихнул всю пачку в задний карман брюк. Калвейт ее там и нашел и забрал, – главным образом для того, чтобы инсценировать ограбление и направить подозрения по ложному пути, однако, мне кажется, случись все иначе, он прихватил бы и эти пятьсот рублей. После открытия Расмы Ирена вообразила, что виновница – вы. Это предположение, конечно, было абсурдным, но я решил поговорить и с вами, чтобы попытаться проследить, когда альбом исчез из поля зрения. И вы мне сказали нечто исключительно важное! Как только вы упомянули платину, я тотчас вспомнил одно преступление – следствие по нему только началось. Оно было связано с югом, одновременно мне вспомнилось, что в тот момент, когда мы все искали Юриса, Калвейт по дороге на кухню начал вам рассказывать о каком-то приключении в Закавказье. Тут уж все, как говорится, стало на свои места. У Калвейта появился мотив, и, хотя вы не могли сказать, кто из гостей разговаривал с Юрисом в коридоре, я был уже почти уверен, что убийца – Калвейт.
– Почти? – Уласе подняла брови. – Но когда же вы убедились окончательно? И какое отношение Калвейт имел к платине?
– Попытаюсь ответить на оба вопроса по очереди. Если преступление было совершено в том промежутке времени, который я имел в виду, Калвейт сначала должен был, не привлекая к себе внимания, выбраться из зала, а потом столь же незаметно пройти через него в «будуар». Я решил проверить, мог он это проделать или нет. Для этой цели я попытался воссоздать обстановку, какая была в зале около девяти часов. В это время там сидели только Зирап, ваш муж и Расма. Выяснилось, что в помещении было темно – горела всего одна свеча на столе, а в камине слабо тлели угли. Потом подтвердилось, что Зирап сидел спиной к середине зала, увлекшись радиоприемником, и ничего не видел и не слышал. Тем не менее он заметил, что Юрис из зала вышел в коридор. Значит, Калвейт в это время мог находиться в столовой. Выяснилось к тому же, что Расма и ваш муж сидели друг против друга в конце стола и оба до такой степени были погружены в интимную беседу, что ничего вокруг не замечали. Притом и Расма,
– Но вы тогда сказали, что он сам признался в своей вине.
– Как раз об этом я и собирался рассказать. Я позвал Калвейта в комнату Расмы под предлогом, что мне необходимо с ним проконсультироваться, и задал несколько вопросов об устройстве микрофона. Между прочим, спросил, мог ли он быть поврежден тем самым предметом, которым убит Юрис. Я предполагал, что он или подтвердит это, или даст отрицательный ответ и таким образом выдаст себя – ибо в том случае, если бы Калвейт был не виновен, он вообще не мог бы знать, каким орудием Юрис убит, поэтому единственный логический ответ был бы «не знаю». Однако Калвейт допустил еще большую ошибку: совершенно правильно заметив, мол, очень трудно сказать, чем был поврежден микрофон, он нечаянно проговорился, что возможно, по нему ударили молотком!… А уж это мог знать только сам убийца! Правда, он поспешно перечислил еще несколько предметов – топор и полено, но я заметил, что после упоминания молотка он чуть-чуть помедлил, как бы смутился. Так что, по сути, одним этим словом Калвейт сам о себе все сказал, и у меня больше не оставалось никаких сомнений. Его ошибка, по-видимому, объяснялась тем, что он пять часов подряд находился в чрезвычайном нервном напряжении, а это обстоятельство наконец дало о себе знать.
– Ах, вот как это происходило… – в раздумье протянула Уласе. – А после этого вам оставалось только взять его под стражу?
– Я бы так не сказал, – улыбнулся Гирт. – Арестовывать его, во-первых, у меня вообще не было никаких прав. Да тут еще у Ирены возникла идея, что ее отравили… Мне, правда, сразу показалось – очередная истерика; Расма тоже так думала. Я решил устроить Калвейту еще одно испытание – сказать, будто знаю, кто убил Юриса и зачем. В этой связи я заговорил о платиновых доспехах и высоких горах. Фраза, должно быть, в самом деле звучала слишком высокопарно, но Калвейт тут же смекнул, в чем дело. С этого момента он мог решиться на попытку к бегству, во всяком случае, я должен был считаться с такой возможностью – этот человек доказал убийством, что готов на все и ради спасения своей шкуры не оставит не использованной ни одной лазейки. «Отравление» Ирены сослужило добрую службу: я мог, не привлекая к его уходу особого внимания, выслать Алберта в коридор. Разумеется, я отнюдь не был уверен, что он согласится выполнить мою просьбу, но в этот раз Алберт, к счастью, не стал упрямиться. Одну ошибку я все-таки допустил – предположил, что преступник решится выйти из дому через дверь. К сожалению, Калвейт предпочел окно, и из-за этого подверглась опасности Расма… Ну, а дальнейшее вы сами видели.
– Да… А потом в милиции он признался?
Рандер покачал головой:
– Нет, Калвейт не сказал ни слова. Он молчал до последнего… Только после того как экспертиза обнаружила небольшие следы крови и сиропа на его одежде и носовом платке, когда в погребе были найдены ворсинки его одежды и, сверх того, неопровержимо доказано его участие в другом преступлении, которое, в сущности, и было причиной убийства, – только тогда этот человек, наконец, признался, и события прояснились во всех мельчайших подробностях.
Гирт отхлебнул кофе, который успел остыть, затем продолжил:
– А теперь насчет платины. Сперва мы должны сделать небольшое отступление в прошлое. Как вы, может быть, уже знаете, Калвейт когда-то работал с Юрисом на заводе Н. Потом перешел на другое предприятие, но окончательно связей с прежним местом не порывал. Короче, события развивались примерно так: один техник воровал на заводе платину. Из этого ценного металла изготовлялись контакты для особых моторов, каждый контакт весил всего несколько граммов. Пользуясь отсутствием надлежащего контроля, он добился, что часть моторов время от времени списывалась, после чего отщипывал дорогостоящие контакты и выносил их с завода. Подобным образом этот техник унес несколько килограммов платины… С самого начала он был связан с Калвейтом. Украденный металл надо было, так сказать, реализовать. Калвейт выступил посредником. Он установил связи с одной из республик Закавказья и возил добычу туда. Местные спекулянты, у которых за рубежом были родственники, с их помощью тайком переправляли платину через границу. Вся эта афера, как вы можете себе представить, приносила им баснословные барыши. Однако долго продолжаться так не могло. Наши коллеги на юге уже осенью напали на след преступления, и он привел их в Ригу. Отдел, в котором я работаю, такого рода преступлениями не занимается, тем не менее на совещаниях у начальства мне доводилось про него слышать. Следствие по этому делу недавно полностью закончилось, но это уже, как говорится, «из другой оперы», поэтому подробнее я на этом останавливаться не буду. Словом, как только в тот вечер я услышал про платину и вдобавок вспомнил про упомянутое Калвейтом Закавказье, у меня сразу возникла мысль, что он связан с этим хищением.
– А какое отношение ко всему этому имел Инсберг?
– Юрис заметил незаконные махинации техника. Каким образом это произошло, мы никогда уже не узнаем. Но как бы там ни было – у него возникли против вора подозрения. Разговорившись на именинах о делах на заводе, Юрис, не подозревая о роли Калвейта в этом преступлении, рассказал ему о своем открытии и о том, что намерен сообщить о хищении куда следует. Хотел ли он это сделать в понедельник, после возвращения в Ригу, или, быть может, рассказать мне там, в Межажах – не знаю. Более вероятным представляется второй вариант. Так или иначе, Калвейт понял, что над ним нависла опасность. Как-никак он из этой аферы с платиной извлекал тысячи рублей, а главное – ему было ясно, что его ожидают долгие годы тюремного заключения.