Ночь на кордоне
Шрифт:
Холодным взглядом окинула она учеников, на миг остановилась на мне. Я потупился.
— Дисциплина — прежде всего, — сказала она чужим строгим голосом. — Малейшее нарушение — и будем исключать. Программа очень обширная, и нам некогда заниматься воспитанием.
После урока она закрыла журнал и крикнула:
— Всем встать! Дежурный, молитву…
Снова мальчишка выбежал к доске и среди воцарившейся тишины залепетал непонятные слова:
— Благодарим тебя, создатель, яко сподобил еси нас, благодати твоея же…
9. МАЛЬЧИШКИ
С тяжёлым сердцем, чувствуя себя глубоко несчастным, возвращался я домой из училища.
На улице Богдана Хмельницкого увидел своих друзей. На противоположной стороне они рылись в развалинах, выбирали уцелевшие кирпичи и складывали их в штабеля. Чего бы я только не дал, чтобы быть сейчас вместе с ними! Но сделанного не поправишь. Хоть бы свернуть куда. Некуда. Они увидели.
— Серёжка, подожди! — крикнул Мишка Шайдар, отряхивая с колена кирпичную пыль. — Что-то скажу…
Не торопясь, он пересек улицу, подошёл ко мне. Другие, посовещавшись, двинулись за ним. Я покорно ждал. В груди заколотилось, забухало… Чего они от меня хотят?
— Ну, как там в реальном? — спросил Мишка, останавливаясь и уперев руки в бока.
Я опустил взгляд и молчал. Краем глаза видел, как меня окружают.
Сзади кто-то сильно ударил меня по голове, картуз соскочил и покатился по пыльной дороге, Мишка догнал его схватил, отряхнул о колено.
— Ну, зачем вы его? Зачем грубости? — укоризненно сказал он, подмигивая мальчишкам.
Шайдар надел мне картуз, отступя на шаг, полюбовался, поправил немного набекрень, и сейчас же новый удар сшиб фуражку на землю. Кто-то ткнул кулаком под бок, и тетрадки, которые я держал под мышкой, рассыпались по земле. Я нагнулся собрать — тут меня опрокинули и с криком «Бей интеллигента!» стали колотить.
Я молча уворачивался, закрывался руками…
Когда они ушли, собрал что осталось от тетрадей и пошёл домой.
Рубашка на мне была разорвана, нижняя губа чудовищно раздулась, из носа сочилась кровь. Перед глазами был Женька… Он не бил меня, стоял в стороне, но по его глазам я чувствовал, что и он считает меня предателем. «Так мне и надо, — повторял я, — так мне и надо…».
Дома я швырнул тетради в угол и, упав лицом на кровать зарыдал. Как мне было горько, как я был несчастен! И некому пожалеть, и некому пожаловаться.
После этого случая мальчишки больше не били меня, но, завидев, вкладывали пальцы в рот и оглушительно свистели, пока я не проходил и не скрывался из виду. Мишка Шайдар снимал со своей белобрысой взлохмаченной головы картуз и картинно кланялся до земли.
— Интеллигенту — нижайшее! — кричал он через дорогу.
10. ТЁТКА ЗАСТАВЛЯЕТ МЕНЯ ПЕРЕСЕСТЬ К ОКНУ. Я ВИЖУ СТАРОГО ЗНАКОМОГО
Жизнь для меня стала совершенно невыносимой, и я особенно ощущал её горечь, потому что был одинок. Единственным утешением было то, что тётка не вникала в мои учебные дела, и я решительно ничего не делал ни дома, ни в училище. Это меня удивляло, ведь как-никак она платила за меня деньги. Только раз проявила она ко мне интерес, спросив, где я сижу в классе. Я ответил, что сижу на последней парте.
— Ты бы пересел к окну. Зрение плохое — нужен свет.
— У окна сидит Васька Блинов.
— Поменяйся с ним местами.
— Он не захочет. У окна хорошо.
— А ты попробуй…
На следующий день я предложил Ваське поменяться. Он оглянулся, поманил меня пальцем и, наклонившись к уху, прошептал:
— Поищи дураков в другом месте. Мне в окно полицию видно. Кого приводят, кого уводят — всё знаю.
— Я тебе булку с маслом дам, — сказал я.
— Булку давай. Булку я люблю.
Он взял у меня бутерброд и длинным, как у собаки языком стал слизывать масло. Я с завистью смотрел (тётка предупреждала, что даёт бутерброд на дело и чтоб я не съел его сам). Но Васька не поставил моё преподношение в связь с обменом мест, а считал, что я угостил его просто так, за здорово живёшь, и когда я зикнулся о своей просьбе, он вытер рукавом жирные губы и поднёс к моему носу кукиш.
— На понюхай.
И всё же я пересел к окну. На уроке географии Дарья Петровна, хлопнув линейкой по столу, закричала вдруг:
— Блинов! До каких пор ты будешь вертеться и смотреть в окно? Ты мне надоел. Собирай книжки и марш на другую парту. — При этом она оглядела весь класс и, остановив взгляд на мне — надо же! — распорядилась:
— Сергей Сомов, садись на его место.
И вот я на новой парте. Сидеть тут — одно удовольствие. Из окна хорошо видно здание полиции, отделённое от училища узким, как колодец, двором. Позади полиции двор расширяется. Там расположен подвал, в котором держат арестованных, конюшни, около которых полицейские чистят лошадей, зубоскалят или просто от безделья греются на солнце.
В одном окошке полиции видна старушка машинистка со сморщенным, как печёное яблоко, лицом. В другом окне в кресле сидит немецкий офицер, а начальник полиции ему что-то докладывает.
Ворота время от времени открываются, приводят и уводят каких-то людей.
Дома я рассказал тётке всё, что видел в окно, и на этот раз она меня слушала с большим интересом.
Однажды, кажется на уроке истории, я по обыкновению смотрел в окно. В полиции царило необычное оживление. Полицейские сновали взад-вперёд, приезжали и уезжали немецкие офицеры. Через окно в кабинете начальника виднелось много людей. Потом все высыпали во двор, построились в две шеренги. Появился начальник Бондарь и немецкий офицер в зелёном щеголеватом мундире. Полицейские вытянулись. Мне не было слышно, что говорил начальник полиции, а услышать очень хотелось.