Ночь над прерией
Шрифт:
За рулем сидел шестнадцатилетний брат Квини. Она его тотчас узнала и вознамерилась сейчас же устроить ему какую-нибудь каверзу, потому что он сидел съежившись и спал, очевидно, так крепко, что не слышал моторов самолета и не заметил, что из зала выходили пассажиры.
Квини тихонько отворила дверцу машины, уселась РЯДОМ с черноволосым юношей и поставила свой чемоданчик на заднее сиденье. Устроилась поудобнее.
Генри продолжал спать.
И вдруг Квини сильно испугалась. Радость видеть брата, готового отвезти ее домой, возможность подшутить над ним —
Еще никогда Генри не напивался. Все семейство Квини в резервации относилось к категории непьющих и было во вражде с пьяницами. Как же это случилось, Генри?! Теперь, в этот день, когда ему нужно вести машину. Где он взял денег? Кто… кто его соблазнил?
Некоторое время Квини молча и неподвижно, словно парализованная, сидела на видавшем виды сиденье.
Индейцам в резервации пить запрещено. Кто же отважился продать Генри?..
В открытом окне автомобиля появилось темное лицо с распахнутым воротником в сине-красную клетку.
— Посади меня за руль, Квини, я повезу тебя.
В уголках рта играло выражение, которого Квини испугалась. Она молниеносно оттолкнула брата в сторону, завела двигатель, нажала педаль газа, подала машину назад, затем рванула вперед на всю мощь.
Непрошеному гостю в окне автомобиля пришлось моментально отпрыгнуть в сторону, чтобы не быть раздавленным. У него была быстрая реакция.
Ранним утром улицы еще были пусты. Квини завернула за угол, за второй. Прислушалась, не следует ли за ней другой автомобиль.
Нет, никого не было.
Она сбросила скорость до тридцати миль и подумала: если какой-нибудь полицейский заметил, что Генри пьян, он попадет в тюрьму. Индейцы резерваций за пьянство жестоко наказывались.
Она остановилась на непросматриваемом месте и столкнула Генри, который не просыпался, на свое прежнее место так, чтобы как следует устроиться у руля. Всего лишь одно движение, но Генри зашевелился, и возникла опасность, что он примется скандалить. Ведь он был пьян, а Квини слышала, что пьяный всякого натворить может.
Она добралась до ведущей навылет из города улицы и направилась в предместье, в трущобы индейской колонии. Там у нее был знакомый молодой проповедник, и она решила с ним посоветоваться.
В крохотных лачугах, где жили многодетные семьи, и вокруг них и ранним утром было оживленно.
Женщины с ведрами, некоторые с бочками на тележках шли к далекому колодцу за водой: водопровода сюда не дотянули. Квини остановилась около одной лачуги. Дети смотрели на нее с любопытством и в то же время робко, но Квини была индеанка, она могла объясниться на их родном языке, и они скоро поняли, что она хочет узнать. Оказалось, проповедник и его жена отправились к колодцу и должны скоро вернуться.
Уже и ранним утром было жарко. Квини, пока дожидалась, покрылась потом, однако не это беспокоило ее. Она боялась, просто боялась. Запах спиртного, исходивший
Элк, так звали проповедника, возвратился скоро, но девушке время ожидания показалось целой вечностью. Он тотчас сообразил, что произошло, втащил Генри в дом и пригласил Квини тоже зайти. Она заперла машину и убрала подальше ключ — необычная мера предосторожности.
В маленьком помещении она села рядом с его женой на какое-то подобие кровати, одновременно служившей и единственной мебелью для сидения, и рассказала о всех своих переживаниях и догадках. Элк стоял перед женщинами в заношенной рабочей одежде. Пьяного он просто положил на дощатый пол.
Квини еще раз обстоятельно описала три подозрительные фигуры.
— Я думаю, — заключила она, — что они заманили Генри и напоили, а теперь поджидают меня. Наверное, Генри им рассказал обо мне. Может быть, он им даже сказал, что я везу домой много денег.
— Это нехорошие парни, — медленно произнес Элк: он был озабочен и старался не выдать голосом свои опасения. — Компания Стоунхорна.
Квини опустила голову и смотрела в пол. Она чувствовала, что Элк пристально смотрит на нее, и опустила голову еще ниже, будто бы подставляя под удар затылок. Нет, чувства свои обнаруживать она не хотела.
— Он был здесь, — сказал Элк.
Квини вскочила. Она забыла, что не хотела раскрывать себя.
— Вам бы не надо было его прогонять. Теперь все плохо… безнадежно плохо. — Квини посмотрела на Элка.
— Он спрашивал о тебе.
Квини ничего не сказала, она ждала, чтобы Элк рассказал побольше.
Элк увидел пылающее лицо.
— Ты любишь его, Квини?! Тебе придется тогда, как и он… Еще ребенок… да, еще почти ребенок… Сегодня компания у него неважная. — Элк повторил последние слова с твердостью, которой он, казалось, противоречил самому себе.
Квини снова преобразилась. Она прямо возненавидела Элка, потому что он осмелился говорить о ее чувствах. Как бесстыдны были эти слова! Кровь отхлынула от ее только что пылавших щек, она побледнела. Ее поза и выражение лица свидетельствовали теперь лишь о том, что она ни о чем не заботится, кроме как о своем брате.
Элк понял. Или считал во всяком случае, что понял.
— Ты хочешь остаться здесь, Тачина?
Видно, он решил, что Квини Халкетт будет дожидаться Джо Кинга?
— Я не останусь. Я хочу ехать домой.
— Тебе нельзя брать с собой Генри.
Девушка беспомощно пожала плечами.
— Можно мне у вас оставить деньги?
— Ты можешь и деньги и Генри оставить у нас. Но я не могу ехать с тобой, и жена не может ехать с тобой. Нам надо на работу.
— Я поеду одна.
— Это нехорошо, Тачина.
— Я не могу остаться здесь с Генри. Отец должен обо всем узнать, прежде чем он услышит от чужих. Я поеду.
Квини поднялась.
Элк и его жена не сказали больше ни слова. Быть может, Вакантанка, Великий Таинственный, и ее дух-защитник уберегут ее, подумали они. Они были христиане, но они рассуждали еще понятиями и представлениями своих предков.