Ночь нежна
Шрифт:
Оробевший Маккиско юркнул за спину Эйба и основательно приложился к фляжке с бренди. После чего, давясь и кашляя, поспешил дальше и налетел бы с разгону на двигавшегося навстречу противника, если б не Эйб, который удержал его на полдороге, а сам отправился совещаться с французом. Солнце уже взошло над горизонтом.
Кампион вцепился Розмэри в плечо.
— Ох, не могу, — просипел он едва слышно. — Это для меня чересчур. Это сократит мою жизнь на…
— Пустите меня! — крикнула на него Розмэри и, отвернувшись, с жаром зашептала французскую молитву.
Дуэлянты встали друг
— Раз — два — три! — напряженным голосом отсчитал Эйб.
Два выстрела грянули одновременно. Маккиско пошатнулся, но тут же овладел собой. Оба дуэлянта промахнулись.
— Достаточно! — крикнул Эйб.
Все вопросительно посмотрели на Барбана.
— Я не удовлетворен.
— Вздор! Вы вполне удовлетворены, — сердито сказал Эйб. — Вы просто сами еще этого не поняли.
— Ваш подопечный отказывается от второго выстрела?
— Не валяйте дурака, Томми. Вы настояли на своем, и мой доверитель исполнил все, что от него требовалось.
Томми презрительно рассмеялся.
— Расстояние было смехотворным, — сказал он. — Я не привык к подобным комедиям — напомните своему подопечному, что он не в Америке.
— А вы полегче насчет Америки, — довольно резко оборвал его Эйб. И более примирительным тоном добавил: — Правда, Томми, это все слишком далеко зашло. — С минуту они о чем-то препирались вполголоса, потом Барбан кивнул и холодно поклонился издали своему недавнему противнику.
— А обменяться рукопожатиями? — спросил француз-врач.
— Они уже знакомы, — ответил Эйб. Он повернулся к Маккиско. — Пойдемте, здесь больше нечего делать.
Уже на ходу Маккиско в порыве ликования схватил Эйба за руку.
— Постойте-ка, — сказал Эйб. — Нужно вернуть Томми его пистолет. Он ему еще понадобится.
Маккиско протянул пистолет Эйбу.
— Ну его к черту, — сказал он задиристо. — Передайте, что он…
— Может быть, передать, что вы хотели бы еще раз обменяться с ним выстрелами?
— Вот я и дрался на дуэли! — воскликнул Маккиско, когда они наконец пошли к машине. — И показал, на что я способен. Я был на высоте, верно?
— Вы были пьяны, — отрезал Эйб.
— Вовсе нет.
— Ну нет так нет.
— А если я даже глотнул раз-другой, что от этого меняется?
Все больше набираясь апломба, он уже недружелюбно поглядывал на Эйба.
— Что от этого меняется? — настаивал он.
— Если вам непонятно, объяснять, пожалуй, не стоит.
— А вы разве не знаете, что во время войны все всегда были пьяны?
— Ладно, поставим точку.
Но точку, оказывается, было еще рано ставить. Кто-то бежал вдогонку; они остановились, и к ним подошел запыхавшийся врач.
— Pardon, messieurs, — заговорил он, отдуваясь. — Voulez-vous r'egler mes honoraires? Naturellement c’est pour soins m'edicaux seulement. M. Barban n’a qu’un billet de mille et ne peut pas les r'egler et l’autre a laiss'e son porte-monnaie chez lui. [6]
— Француз
— Дайте я заплачу, — предложил Маккиско.
— Не надо, у меня есть. Мы все рисковали одинаково.
6
Простите, господа. Я хотел бы получить причитающийся мне гонорар. Только за медицинскую помощь, разумеется. Господин Барбан не мог рассчитаться, так как у него есть только тысячефранковая купюра. А другой господин забыл кошелек дома (фр.).
7
Сколько? (фр.)
Пока Эйб расплачивался с врачом, Маккиско вдруг метнулся в кусты, и там его вырвало. Вышел он оттуда бледнее прежнего и чинно проследовал за Эйбом к машине в лучах совсем уже розового утреннего солнца.
А в сосновой роще лежал, судорожно ловя ртом воздух, Кампион, единственная жертва дуэли, и Розмэри в припадке истерического смеха пинала его носком сандалеты в бок. Она не успокоилась, пока не заставила его встать и идти — для нее теперь важно было только одно: через несколько часов она увидит на пляже того, кого мысленно все еще называла словом «Дайверы».
XII
Вшестером они сидели у Вуазена, дожидаясь Николь, — Розмэри, Норты, Дик Дайвер и двое молодых музыкантов-французов. Сидели и внимательно приглядывались к другим посетителям ресторана: Дик утверждал, что ни один американец — за исключением его самого — не умеет спокойно держаться на людях, и они искали примера, чтобы поспорить на этот счет. Но, как назло, за десять минут не нашлось никого, кто, войдя в зал, не сделал бы какого-то ненужного жеста, не провел бы рукой по лицу, например.
— Зря мы перестали носить нафабренные усы, — сказал Эйб. — Но все-таки это неверно, что Дик — единственный, кто способен держаться спокойно.
— Нет, верно, — возразил Дик.
— Единственный, кто на это способен в трезвом виде, — с такой оговоркой я еще, пожалуй, готов согласиться.
Недалеко от них хорошо одетый американец и две его спутницы, непринужденно болтая, рассаживались вокруг освободившегося столика. Вдруг американец почувствовал, что за ним следят; тотчас же его рука дернулась кверху и стала разглаживать несуществующую складку на галстуке. Другой мужчина, дожидавшийся места, то и дело похлопывал себя по гладко выбритой щеке, а его спутник машинально мял пальцами недокуренную сигару. Кто-то вертел в руках очки, кто-то дергал волосок бородавки; другие, кому уцепиться было не за что, поглаживали подбородок или отчаянно теребили мочку уха.