Ночь ночей. Легенда о БЕНАПах
Шрифт:
— Втор-р-рая р-р-рота! Станови-и-ись! И шагом марш… — было похоже, что он вздремнул и только что проснулся.
— Романченко, а ты куда? — удивился Градов.
— Так ведь уже… — сам исправно откозырял майору и в сопровождении офицеров пошел через лес.
Танкисты поэкипажно расползлись во все стороны, танкисты строем не ходят — они любят «поэкипажно»!
Остался взъерошенный майор у столика, покрытого тряпкой, и поблизости нервно закуривал капитан Хангени. Им предстояло выяснение отношений, а Хангени не любил и избегал ссор. «Нанаец ссориться не любит, нанаец любит любить», — говорил он с очаровывающей улыбкой. Не один Хангени, почти все офицеры старались не сталкиваться с замполитом — это было
В лесу смеркается быстро.
Строй стоял возле землянок, тяжело дышали после пробежки.
— Все слышали, что сказал майор? — строй ответил. — И видели, куда он вытягивал руку? — спросил командир. — Так вот, торжественно обещаю: всякого, кто вздумает поступить согласно бодрому совету гвардии майора, хоть и в «той самой Германии»… уж извините, расстреляю.
Кажется, всю неприязнь и злобу, накопившиеся против майора, он срывал на своих солдатах. Снова водворилась тошнотворная тишина. Командир сказал опять не то и не так, как хотел или как должен был… И один из стоявших в строю произнес негромко, лениво, но отчетливо:
— Отвечать будете.
Командир прошел вдоль строя — благо не километр… Есть такой миг, когда сумерки в лесу густеют от секунды к секунде… Обнаружил, даже не обнаружил, а по голосу определил смельчака — это был совсем уж ни в чем не повинный радиомастер Лапин. И надо было бы промолчать или отшутиться, а он, в упор глядя ему в глаза, сказал:
— Только вы об этом уже знать не будете.
Вроде бы все завершилось довольно эффектно, на высокой ноте, но все равно скверно. Хуже не придумаешь. Он как бы только на словах, а все равно пригрозил расстрелом ни в чем не повинному человеку… «Ну и сволота же ты, — сказал он сам себе в сердцах. — Ну и паскудина!.. А ведь кто-нибудь из них, стоящих в строю, так про меня и подумал…»
Немецкий грузовик, до отказа набитый ранеными, подорвался на тяжелой мине. Можете себе представить эту свалку, эту муку в предрассветных, еле различимых сумерках, в непролазной грязи, припорошенной мокрым снегом… Все произошло чуть севернее Каменец-Подольска в последний день марта 1944 года, всего восемь месяцев назад.
Андрюша Родионов попал в лапы к разъяренному врагу в самый неподходящий момент — их и так колошматили со всех сторон, а Андрей был командиром этой трижды проклятой диверсионной группы… На нем были танковые погоны — знак того, что пощады не будет. Все участники группы были уничтожены сразу — они напоролись на крепкую засаду. Никто так и не узнал подробностей боя (а может быть, его и не было). Убитые лежали горсточкой поблизости от уложенных в длинный ряд и приготовленных к погребению немцев… Родионова прижали рогатинами к массивным деревянным воротам. С ним не церемонились, его не допрашивали. Его распинали… Он не ругался, не просил пощады, не взывал к небу, не проклинал… Истошно выкрикивал что-то и затыкался, как будто терял сознание, но глаза все время были раскрыты… А те забивали не гвозди, а какие-то ржавые кованые крюки (где они только их добыли?)… Один забивал полукувалдой, другой деревянной колотушкой и часто промахивался… Его распинали на крепких воротах с растянутыми в стороны руками и ногами… Кажется, так был распят апостол Андрей Первозванный. Потому Андреевский флаг имеет голубой крест по диагонали угла в угол; орден Андрея Первозванного считался самой высокой наградой Российской Империи… Но Андрюша всего этого не знал. Не знали и ошалевшие от войны, от зимы, поражений и безысходности выдирающиеся из окружения немцы. Только представьте себе: неуклюжий грузовик, холодная, насквозь сырая тьмища, кузов, переполненный стонами, торчащими обмотанными конечностями… и все это еще раз взрывается… Только представьте себе…
Это он, Андрей Родионов, по натуре самый
Повторять и повторять, пока не услышат:…Убивает и калечит на войне всех и всякого: кто воюет и кто не воюет, не об этом речь… А воевать — это непрерывно и сознательно подвергать свою жизнь смертельной (обязательно смертельной!) опасности. Не в случайном порыве, не спасая в последний момент свою жизнь или даже чью-нибудь… А непрерывно и долго, повседневно воевать; а также непрерывно и долго, вседневно и всенощно грозить врагу и наносить ему смертельный урон. Иначе это сделает он — твой враг. И еще: обязательно, все двадцать четыре часа в сутки, нести ответственность за жизнь своего товарища, за жизнь твоего подчиненного, который тебе, тебе лично, это достояние вверил… Не было такого на этой войне, не было… «Не в традиции!» Жизнь одного человека не стоила ничего, группа людей не стоила ничего, людские массы не стоили ничего. А все эти лозунги выдумывали и орали до хрипоты те, кто сам не воевал и боялся, что его туда могут сунуть головой по недоразумению или в наказание.
Воевать, а не «присутствовать в прифронтовой полосе» — была участь тех, жизни которых «не представляют особой ценности», а это и был Народ Великой Страны.
«С ОРУЖИЕМ В РУКАХ!..»
…Участник не сражается — он причастен к сражению. Сражается воин… А погибнуть может и тот и другой. Это норма… Один наносит прямой ущерб врагу, другой способствует этому или наблюдает происходящее через бинокль… А погибнуть и наблюдатель может раньше, чем воин. Тут игра случая. Как говаривала ефрейтор Клава: «Подумаешь, делов-то на три копейки». Она не воевала, а погибла…
Взводный сидел на топчане — забился с ногами в угол. Напротив, на втором топчане, — взъерошенный Курнешов смотрел на него, как на утопленника.
— Он вопит: «Сознательный срыв! Умышленная дискредитация!» Он тебе клеит не дисциплинарное, политическое дело, — сообщил он.
— А что он молол при всех… с Германией?!
— Этого разбирать никто не будет. Будут разбирать на составные части тебя… Он требует аннулировать последний наградной лист, присвоение звания и…
— Что, в первый раз, что ли?
— С антисоветчиной — в первый. Он паяет тебе выступление против Приказа Верховного Главнокомандующего! Это трибунал.
В землянку вошел новый ординарец — и тут же выскочил, видимо, сообразил, что не ко времени. Верного Петрулина, как золотоискателя высокой квалификации, срочно отправили домой, на Урал, мыть золото для Родины, в котором Она всегда нуждалась пуще, чем в хлебе.
Раздался стук в дверь.
— Разрешите войти? — показалась голова особенца.
Взводный аж присвистнул от удивления.
— Свистим, братцы, свистим? — откликнулся он сразу.
— Легок на помине, — сориентировался Курнешов. — Садись.
— «Сесть проще простого, вот выбраться оттуда…» — для смершевца это была чрезмерная вольность.
Он аккуратно присел на топчан рядом с Василием и воткнул взгляд в хозяина землянки. Все трое понимающе переглядывались. Взводный скорчил рожу, мол, «вот так вот!»
Уполномоченный попал в хоромину впервые и с интересом рассматривал землянку. Потом сказал: