Ночь перед призывом

Елена Тасманова

Ночь перед призывом

...Однажды моя подруга рассерженно заявила, что ее любовник ругается совершенно извращенным матом. Я поинтересовалась, как может звучать такое извращение. И моя подруга ответила: "Что ты скажешь, например, на такое трахайте меня горько в спину?" Я пожала плечами, и сообщила, что мне это очень знакомо. И рассказала эту немного грустную историю.

* * *

Временами жизнь бывает довольно гадкой, и от этого никуда не денешься. Впрочем, человеческая память избавляется от произошедших гадостей, закидывая воспоминания о них в запыленные уголки мозга, и эта способность памяти спасает от человека от ошизения. Я ползу

Мы лежим на тахте во флигеле его родителей. Вернее, я сижу, прислонившись к ковровой стенке, а он стоит на коленях, опустив голову, зарывшись руками под мою юбку. Он - мой мальчик. Пьяный, беспомощный мальчик, который хочет сделать меня женщиной.

Ночь нежна, что называется. Луна подозрительно подсвечивает в окошко. Тишина необычайная. Два часа ночи, или около того. После судорожного трехдневного загула деревня словно вымерла. Сегодня 15 ноября, та самая дата, которая указана на бумажке с предписанием явиться в военкомат для отправления службы, или как там это формулируется. Рано утром мой мальчик потопает в райцентр, вместе с еще тремя бритыми наголо личностями из нашей деревни. Мой мальчик тоже побрит - зачем, не знаю. Я трогаю его щетинку ладонью, и мне грустно.

Мой мальчик мычит. Был он пьян невообразимо, но к полуночи инстинкт взял свое. Я тоже приняла порядочно, и плохо соображала. Сначала мы боролись на этой тахте, как котята, иногда нас сносило вниз, и там он почему-то оказывался сверху, как более сильный, а я отчаянно ерзала по грязнейшему полу, втирая свое праздничное платье в куриный помет и луковую шелуху. Как-то ему удалось снять с меня трусы, и я принялась орать, и ударила его по лицу - тогда он испугался, и оставил меня в покое. Прошло время, и он снова полез на меня. Сейчас он меня уговаривает. Его язык заплетается, в уголке рта выступила слюна. Но мои трусики снова на мне, и чувствую себя беспощадной.

Его руки, как змеи, ползают по моим бедрам. Я терплю. Глупая гусыня, я решила терпеть - ведь он мой парень, и он уходит в армию на целых два года. Вот шершавый большой палец зацепил за край резинки и приник к лобку, остальные пальцы собирают кожу вокруг пупка. Никакого удовольствия я не испытываю. Мне больно. Я отталкиваю его руку, а он сопит и сердится. Вдруг он встает, пошатываясь, и начинает снимать рубаху через голову.

Я полулежу, с задранным до груди платьем, смотрю на него, и мне ужасно его жаль. Он красив той тракторной деревенской красотой, которую любили изображать соцреалисты. У него большие руки, как лопаты, всегда темные до черноты, как у негра, от постоянной возни с механизмами.

Я не люблю его.

Он глуп. Его папа был тракторист, сам он тракторист, и дети его будут трактористами. Он не умеет ласкаться, а я люблю, когда меня трогают нежно. Он никогда не целует мне руки и пальцы, а я хотела-бы, чтобы мой мальчик целовал мне пальчики на ногах. Специально, каждый вечер, я отмывала ноги от деревенской грязи, отпаривала их в оцинкованной миске, скребла пятки и намазывала ступни кремом для рук (крема для ног в сельпо не было). Во время этих священнодействий мое сердце сладко замирало - в глупых мечтах я представляла, как мой мужчина снимает с меня чулки и восхищается моими маленькими пальцами, и просит разрешения их целовать. Никогда он не оценил моих стараний. Я знаю, что уйду от него, куда угодно, но уйду.

Вот он стоит передо мной, несчастный, неудовлетворенный, и пьяный. Он уже без штанов, его черные сатиновые семейные трусы темнеют на фоне незагорелых худых ног. Мне заметно в лунном свете, что у него эрекция. Мне это знакомо, потому что эрекция у него всегда, когда я нахожусь рядом. Я всегда его возбуждаю, потому что хожу в легких платьях, с открытыми ногами, и часто без лифчика. Я знаю, что деревенские смеются над ним, что он меня до сих пор не "откупорил"... потому что я такая гордячка, учусь "в районе", и читаю по ночам Фицджеральда.

Мне становится жаль его, и я тянусь к нему поближе, чтобы сказать ему что-нибудь ласковое, чтобы он не обижался.

Я храбро беру его член рукой и чуть-чуть его сжимаю. Он невнятно произносит мое имя по-украински, и хватает меня за правую грудь.

– Не трэба!
– угрожающе шепчу я, - сама зроблю.

Я стягиваю его трусы до колен. При луне его пенис выглядит странно толстый безобразный обрубок плоти. Он шевелится в моей руке, как животное. Я стягиваю кожицу вниз, и он ойкает. Я тяну вверх, моя сухая ладонь задевает его обнаженную головку, и он рычит, но теперь уже от внезапного удовольствия. Как я поняла это - я не знаю. Продолжаю водить рукой по пенису. Он откидывает голову назад, и мерно сопит. Я тружусь над ним долго, с ужасом ожидая чего-то страшного, наподобие извержения вулкана. Моя рука устает, я чувствую себя дурой. Но ничего не происходит.

И я решаю использовать свою подмышку. Я читала одну вещь... в перепечатке ужасного качества, про разные штучки. Мне не было жаль мою подмышку - она у меня вечная, не то что там.

Я снимаю свое извозюканное платьице, и ищу свою сумочку (я всегда ходила по деревне с сумочкой, за что надо мной подхихикивали). В сумочке - мой ценный крем для рук. Я выдавливаю немного белесой субстанции себе на ладонь, и втираю в правую стриженую подмышку. Мой призывник трогает меня за плечо и бормочет что-то благодарное - он уже вообразил невесть что, увидев, как я разоблачаюсь.

Начинается самое интересное. Я усаживаю его на тахту, поворачиваюсь к нему спиной, и сажусь на корточки на пол перед ним. Я прижимаюсь к нему и чувствую, как его напрягшийся член упирается мне в лопатку. Левой рукой я нащупываю пенис, засовываю его себе подмышку, и прижимаю его к себе. Я чувствую себя абсолютной идиоткой, держа его подмышкой. Такое ощущение, что какой-то доктор поставил мне почему-то горячий и толстый градусник. Я не знаю, что делать дальше - двигаться, или нужно что-то говорить. Его колени дрожат, обнимая меня. Мы молчим. Он, видимо, удивлен, и в растерянности, но не подает виду, что ему что-то непонятно. Я не знаю, удобно ли ему, больно ли, хорошо ли. Меня охватывает злость, мне самой неудобно, и я дергаюсь между его коленями. Пенис грустно чавкнул во мне.

И вдруг он начинает двигаться - я чувствую, как как его яички прикоснулись к моей спине. Я ощущаю, как головка пениса выходит из подмышки, и выскакивает наружу, и вот его пенис снова во мне, мягко скользит по смазанной кремом ложбинке. Мое сердце забилось в истерике. Я впервые трахалась, хоть и экзотическим способом, и делала это сама, по своему собственному почину. Он схватил меня рукой за грудь, сильно ее сжав... мужчины думают, что женщины помирают от счастья при таких ласках, а на самом деле это часто очень больно. Но я не оттолкнула его: во-первых, мне было неудобно это сделать, и я бы свалилась на пол, а во-вторых, я была слишком поглощена охватившими меня чувствами. Я молча раскачивалась вместе с ним, еле удерживая равновесие. Сейчас я могу сказать, что не испытывала никакого удовольствия. Сам процесс был мучительным, но по-своему увлекателен, как новая игра.