Ночь после выпуска (сборник)

Тендряков Владимир Федорович

А Соня?..

Соня никогда не походила на других. Соня поняла его тогда, когда он еще и сам себя не понимал. Соня – его совесть, Соня – вершина, до которой он мечтал дорасти. Как он смеет сомневаться в ней!

Но ему нужно убедиться в одном – Соня по-прежнему не отвернулась от него. Если он попросит о встрече, придет она на свидание или не придет?..

6

А Соня переживала перерождение…

С детства она была незаметной, за все девять лет в школе никогда и ничем не выделилась. Учителя не ставили ее в пример и, похоже, ни разу ни в чем не упрекнули. В любой девичьей компании она не была лишней, но если почему-либо

не появлялась – не обижались, не упрекали потом: «Почему не пришла?» Ребята относились к ней по-товарищески, но без особого повышенного внимания – девчонка как девчонка, плохого не скажешь, не хуже других. Все знали, что к ней неравнодушен Коля Корякин, но и это ни у кого не вызывало особенного удивления – обычное, все к кому-то неравнодушны; к Соне Потехиной – что ж, вполне может нравиться. Поудивлялись в свое время на Колю – изменился парень, – но скоро привыкли. А Соня и тогда оставалась в стороне – не лезущая в глаза, добрая, покладистая, не хватающая звезд с неба.

И вот она стала героем класса. Славка Кушелев, ничему не верящий, во всем сомневающийся, первый признал ее.

Она права – ни на минуту не приходило сомнение. Соня сомневалась в другом – все ли признавали ее выстраданную правоту? Наверняка кто-то тайком с ней не согласен, кто-то колеблется, кому-то не по нутру ее неуступчивая решительность, недаром же от нее прячут глаза и поеживаются. Соня всех подозревала, со всеми держалась взведенно, в любом готова была видеть врага, наброситься на него – истовый вождь, не сомневающийся только в самом себе.

Класс с затаенным нетерпением ждал урока Аркадия Кирилловича, и он начался.

Знакомая фигура на привычном месте – потертый мешковатый костюм, неизменный галстучек, неизменная сутуловатость, пасмурно-спокойное лицо, уверенно-медлительные движения. Аркадий Кириллович был невысок ростом, но всегда вызывал ощущение крупноты, надежной прочности. И сегодня он выглядел как всегда.

За всеми учителями числились какие-то слабости, чаще безобидные, простительные, но тем не менее вызывавшие чувство снисходительности. Преподаватель истории Борис Георгиевич любил покрасоваться, и это выглядело иногда смешно. Добрая старенькая математичка Августа Федоровна была наивно-доверчива, легко покупалась на трогательные истории Жорки Дарданеллы, не успевшего сделать домашнее задание. Физика Ивана Робертовича Коха за суровую требовательность звали за глаза Ваней Грозным… И пожалуй, только за одним Аркадием Кирилловичем никаких слабостей не числилось. Случалось, подтрунивали, но не над ним, а над чрезмерно обожающими его девчонками.

Соня к таким чрезмерно обожающим не относилась, никогда не заходилась шумным восторгом – ах-ох, какой человек! Она просто была убеждена – Аркадий Кириллович самый справедливый, самый умный из всех, кого она знает. Никто лучше тебя не поймет – сама не уловишь, что чувствуешь, а он уже находит для тебя точные слова, – никто не даст столь толкового совета, никто из учителей так не обеспокоен за тебя, как он. Соня носила это в себе, не выплескивала наружу.

Но сейчас, увидев перед классом Аркадия Кирилловича, обычного, ничуть не изменившегося, Соня ощутила подымающийся по спине холодок. Она боялась Славки Кушелева, но Аркадий Кириллович есть Аркадий Кириллович, Славка перед ним – моська перед слоном. И почему Аркадий Кириллович должен думать в точности так, как она? Да и вообще, можно ли представить, чтоб он объявил: Коля Корякин поступил правильно! Нет, нет, глупо надеяться, чтоб Аркадий Кириллович стал оправдывать Колю. А с ним не поспоришь, его, как Славку, двумя фразами не собьешь.

Соня никому не верила, не могла теперь верить и Аркадию Кирилловичу. Он еще не начал говорить, а Соня уже считала его своим врагом.

– У нас беда… – произнес негромко Аркадий Кириллович.

Соня напряглась до боли в затылке и замерла. Похоже, и весь класс напрягся и замер. Под кем-то простонал стул, с какого-то стола с грохотом упала ручка – и тишина, провальная тишина, заполненная далеким шумом города и невнятно-въедливым голосом учительницы биологии из соседнего кабинета.

– У нас с вами, не на стороне… Хочу спросить: кто ждал, что беда стрясется?

Класс молчал, класс глядел, класс не шевелился. А Соня холодела – сейчас повернется к ней и спросит: ты-то ведь ждала, и что же?.. Да, ждала, понадеялась – все кончится само собой, по-хорошему.

Аркадий Кириллович не повернулся к Соне, не вспомнил о ней.

– Не ждали? Совсем ничего не подозревали?..

Молчал класс, глядел класс.

– Нет! Зачем притворяться перед собой – кой-что мы знали о жизни Коли Корякина, кой-какие подозрения у нас были!..

Класс молчал.

– Были. И что же?.. Да ничего. Сов-сем ни-че-го? Ни тревоги, ни малейшей даже взволнованности – покой! Почему?..

Аркадий Кириллович стоял перед классом, чуть подавшись вперед, чуть-чуть сутулясь – громоздко-нескладный, неподвижный и настороженный, чего-то ждущий; лицо с резко прорубленными складками обманчиво устало, запавшие глаза выдают – тревожны, ищущи, требовательны. Каждый, на кого падал их взгляд, смущенно опускал голову.

Соню же этот тяжелый взгляд обходил, она даже пыталась его поймать, вызывающе тянула шею. Ее коробило: знали? Да! А что могли сделать? Она, Соня, была всех ближе Коле. Всех! Всех! Но даже она ничего не могла, а уж другие-то и подавно.

– Почему?.. – повторил Аркадий Кириллович. – Ничем тут не объяснишь, как только – этот чело век был для нас чужим. А зачем влезать в чужое? В чужое даже нескромно вглядываться… Разве не так?

Соня уже напружинилась, чтоб вскочить: «Не чужой! Нет! Уж мне-то не чужой! А что я могла?..» Но Аркадий Кириллович продолжал:

– Но, может, к Коле Корякину вы почему-то от носились хуже, чем к другим? Он для всех чужой, все остальные друг другу – свои?..

На этот раз не дал крикнуть Соне Стасик Бочков. Многолетний староста класса, он считал своим святым долгом защищать свой класс, всегда это делал.

– К нему, как ко всем, ничуть не хуже, – внушительно произнес он.

– Ага! – подхватил Аркадий Кириллович. – Ко всем относились, как к Коле Корякину. Выходит, все чужие среди чужих?

И Стасик Бочков не ответил, только поежился под взглядом Аркадия Кирилловича.

– Случись несчастье – не пожалеют, нужна по мощь – не отзовутся. Чужие кругом! Неуютная жизнь…

Из Сони рвалось готовое возражение: «Да разве не бывает, когда и свой своему не поможет?!» Но снова она промедлила, раздался вкрадчиво-вежливый голос Славки Кушелева:

– Можно вопрос, Аркадий Кириллович?

– Нужно.

– А вы, Аркадий Кириллович… вы ничего не знали о том, как живет Корякин Коля?

– Знал, Слава.

– Тогда почему вы…

По классу пробежал нервический шорох.

– …почему вы сами, когда еще не поздно было?..

Славка Кушелев не договорил, а шорох пробежал и смолк – ясен вопрос.

Аркадий Кириллович с трудом выпрямился, оглядел притихший класс.

– Потому, Слава Кушелев, – заговорил он спокойно, с угрюмо-спокойным лицом, – что я оказался не более чутким, чем вы. Да!.. И сужу себя сейчас сильней, чем вас.