Ночь Стилета-2
Шрифт:
Его сладкая девочка покатывается с хохоту, глядя на Санчеса. А Санчес лишь мягко улыбается: конечно, она все это видит впервые и поэтому смеется.
Вовсе не догадываясь, что для них всех это может значить. Для ее папа, выступившего недавно в такой неожиданной роли старого лиса (эх, старый лис, старый лис… Разве можно портить шедевры? Ведь людей, портящих шедевры, жизнь обычно не жалует), и может статься, что и для нее самой. И в общем, это хорошо, что не догадывается. Потому что здесь уже нет ничего смешного. Она лишь заметила, что он необычайно нежен с ней сегодня, и один раз поймала его взгляд, озадачивший ее, — за теплой лаской этого взгляда
Да, сегодня Санчес необычайно нежен со своей девочкой. И он проводит пальцами по ее розовой коже, ощущает ее запах, погружается в джунгли ее волос, понимая, как всего этого будет ему не хватать. Потому что сегодня они как никогда близко находятся от финального акта их любви (эх, старый лис, старый лис, что же ты наделал?), только она этого не знает. Не знает, как близко она подошла к неведомой, смертельно опасной для нее черте, только… Санчес этого очень бы не хотел. Санчес очень бы не хотел, чтоб она переступила черту — его девочка с розовой кожей, но (Санчеса подставил ее папа.
И им было хорошо вместе.
И она многое помогла ему прояснить.) Санчес начал игру, которую сильно подпортили. А когда такое случается, то в силу вступают другие правила и может произойти всякое.
Санчес сложил свои театральные причиндалы в пластиковый кейс, туда же он убрал небольшой компьютер-ноутбук — все, первая часть дела закончена. Санчес доволен маскарадом — за тот почти уже час, что он провел у зеркала, его отражение «постарело» лет на тридцать — сорок. Санчес набрал колесиками замка свой код, А-535, — уж почему именно такой, не известно, но Санчес выбрал себе этот код много лет назад, — и закрыл кейс. Пару секунд спустя он очутился в гостиной. Комната была довольно большой — все же сталинский дом, — но при этом выглядела уютно. Вангоговских тонов обои и минимум мебели светлого дерева.
Низкие плоские кресла с большими подушками кремового цвета; на стенах — довольно любопытные картины, современная живопись, но весьма мягкая, какую и должна была выбрать обеспеченная женщина, увлекающаяся импрессионистами; в высоких вазах — засохшие цветы; на стеклянном столике — глянцевые женские журналы, и в золотой рамочке на подставке открытка, когда-то подаренная Санчесом. На открытке изображен зацелованный плюшевый мишка и подпись, выполненная типографским способом: «Думаю о тебе каждый миг». Обратная сторона открытки чиста, рукой Санчеса не сделано никакой надписи. Как все это странно и забавно: в то время как люди ее замечательного папа, нашего старого лиса, рыщут сейчас по всем мыслимым и немыслимым норам лишь с одной целью — проделать в нем, в Санчесе, некоторое количество отверстий, причем хоть на два-три больше, чем допускает элементарная совместимость с жизнью, хоть на два-три, Санчес находится здесь, под самым носом. Он отсиживается в их семье. Только сладкая девочка ничего об этом не знает.
Наш папа не просто старый лис, он очень осторожный старый лис, и вот уж кто действительно похож на улыбчивого дедушку, которому в самое время нянчить внуков, — это, конечно, он. Ну что ж, из-за подобного Санчес на него не в обиде. Правила на папиросной бумаге не предполагают обид. Однако есть и другой закон: действие равно противодействию. Каждый твой шаг склоняет чашу весов, наши поступки есть символы нас самих, поэтому то, что сейчас происходит, очень символично. Очень.
Эх, старый лис, старый лис… Это могло быть такое замечательное произведение искусства. Старый лис сам во всем виноват. Он сам все напортил. Он не дал реализоваться шедевру. А ведь Санчес уже говорил, что людей, которые портят шедевры, жизнь обычно не жалует.
Конечно, интересно, и Санчес обязательно задаст этот вопрос: что здесь сыграло главную роль — жадность или боязнь его, Санчеса? Страх перед ним, опасным животным, которого всегда надо держать на поводке? На поводке — да, и тут, как говорится (а язык «понятий» по ряду обстоятельств Санчесу также пришлось освоить в совершенстве), базара нету. Но вот валить, валить его, Санчеса, и его людей — это уже не укладывается ни в какие рамки. Это неуклюже.
Это, в конце концов, не изящно, хотя Санчес всегда уважал в старом лисе профессионала. Наверное, они получили свою классическую схему — Ученик перерос Учителя. А за подобным фактом всегда присутствует дыхание смерти. Чаще всего — символической. Но когда Учитель выкидывает такие коленца, тут уж не до символов. Однако все равно это очень интересно: что здесь — жадность или страх?
И Санчес обязательно задаст этот вопрос. Потом, перед концом.
Хотя на самом деле Санчес уже давно перерос Учителя. Когда подобрался к его дому с потайного хода. Когда подобрался к его сладкой девочке, самой сладкой шлюхе, которую знал Санчес, к женщине с розовой кожей. И пока наш папа спустил на Санчеса всех волков, собак и известных ему ублюдков, Санчес отсиживался внутри, в его семье, и теперь так же неожиданно и так же изнутри, из его семьи, Санчес нанесет свой удар. А-л-л-е, папа, это я — сюрпр-и-и-з!
Шедевр Санчеса, так подпорченный старым лисом…
Для того чтобы зачать, выносить и родить ребенка, требуется, как правило, девять месяцев. Конечно, бывает и по-другому. Детки рождаются недоношенными, и порой для их первого свидания с миром требуется барокамера. И ничего. Малышня все быстро наверстывает. Через несколько месяцев их уже не отличить от младенцев, рожденных при нормальных условиях. Исключения лишь подтверждают правила.
Детки-котлетки. Может, где-то у Санчеса они и были. Может быть.
Где-то. Женщины любили Санчеса, и некоторые из них явно хотели родить его детей. Но Санчес никогда не думал о семейном уюте. Он не отгонял от себя подобных мыслей, и это была не бунтарская поза: он просто об этом не думал.
Таким одиноким волкам, бредущим по дорогам холодного Мира в поисках Жизни, как Санчес, вовсе не нужна иллюзия семейного тепла. Подпорки, костыли, которые позволяют отгонять от себя навязчивый кошмар абсолютного холодного одиночества, — он в них не нуждался. Нет, у Санчеса хватало мужества, чтобы встречать темный ветер, дующий из этого молчаливого мрака, с улыбающимся лицом.
Но творцом Санчес, бесспорно, являлся. Он лепил жизнь, как бесконечное произведение искусства, полное шедевров. Быть может, его могли принять за гения разрушения, да, он этого не скрывал, он и был Ангелом разрушения и этим гордился. Его творение предполагало разрушение устоявшихся ветхих форм, а потом можно было браться за лепку. Так получилось и с этой черной свадьбой в доме Лютого. Так получилось с «Континентом». Так же обстояли дела и с пловом — паэльей, — который готовил Санчес. Разрушение не было противопоставлением созиданию. Разрезая обычные продукты, потом, в общем котле, он получал что-то совсем другое, что-то восхитительное, новое.