Ночь Стилета

Канушкин Роман Анатольевич

С делом Железнодорожника они тоже увязли надолго, очень надолго.

Никаких общих внешних черт у жертв серийного убийцы нет. Его жертвами не становятся только блондинки или рыжие, только пухленькие или, наоборот, худые, они даже не попадают в одну возрастную категорию, не являются только проститутками, женами судей, или, как говорят психологи, проводящие судебно-психиатрические экспертизы, не являются совокупно-обобщающим портретом, образом, напоминающим убийце, к примеру, его мать или какую-либо женщину, допустим, одноклассницу, глубоко ранившую его в юном возрасте. Он действует внезапно, с холодным расчетом, всегда

точно как часы, и исчезает, почти не оставляя следов. И все, что связывает его жертвы, — это близость железной дороги от места их гибели. Если рассматривать дело Александры Афанасьевны в этом контексте, то и тут ничего не сходится. От ее дома до железнодорожного вокзала пара кварталов.

Прима сморщил лоб и взялся пальцами за переносицу — ватная, сосущая вялость в области желудка не отпускала. Скорее всего с потерпевшей гражданкой Яковлевой разделался кто-то из ее криминальных дружков. А может, клиент такой неудачный попался.

Мог быть Железнодорожник ее клиентом?

Прима поставил перед экспертами подобную проблему — должно быть в почерке что-то, свойственное лишь ему. Как отпечатки пальцев, как роговица глаза. Как, собственно говоря, сам почерк.

Перед убийством или сразу после него с гражданкой Яковлевой должен был быть произведен половой акт. Это бы упростило дело — по следам спермы можно идентифицировать убийцу, по крайней мере выяснить, с Железнодорожником ли они имеют дело на сей раз. Этого не случилось. Возможно, кто-то спугнул его. В крови потерпевшей обнаружено пять граммов нарозина, наркотического вещества, — доза не критическая, но достаточная для того, чтобы гражданка Яковлева пребывала в прострации, некоем податливом отрубе. Вот этого Железнодорожник никогда не делал. Однако если Яковлева была наркоманкой, что Наталия Смирнова отрицает, то доза могла бы накапливаться постепенно, в течение дня, и следующий укол был бы смертельным. Но кто-то распорядился по-другому. Ей просто перерезали горло.

Была ли она наркоманкой?

Если нет, то что это за опыты с предкритическими дозами?

При чем здесь Железнодорожник?

Кто-то еще?

Что увидела Наталия Смирнова на теле потерпевшей? Что, не замеченное экспертами, привело ее в такой ужас? Причем не замеченное экспертами высшего класса, а ей хватило лишь одного беглого взгляда.

Что-то, известное лишь проституткам?

Знак мести?

Смешно, нелепо и глупо.

Или что-то, известное лишь близкому человеку? Какая-то опухоль, родимое пятно, внезапно исчезнувшее?

Но это уже вообще какая-то мистика.

И если Прима сегодня вспоминал о любовно-криминальных романах, то теперь в пору было говорить о романе ужасов.

А это уже полный идиотизм.

Да, вопросы, вопросы…

И как сейчас были нужны дополнительные свидетельские показания Наталии Смирновой, просто по той элементарной причине, что теперь Прима находился в полной уверенности, что их такой откровенно-доверительный разговор не был до конца откровенным. И что-то очень немаловажное Наталия Смирнова все же утаила.

В тот момент, когда зазвонил телефон, Прима вдруг понял, что упустил время. Что время потеряно и теперь вряд ли удастся его наверстать. Он посмотрел на белую, потертую, с отполированными временем царапинами телефонную трубку, а потом снял ее:

— Прима слушает.

— Товарищ подполковник, он появился снова.

Связь была внутренней, и Прима знал, кто с ним говорит, — сейчас смена старшего лейтенанта Козленка. Прима сглотнул тяжелый ком, подступивший к горлу.

— Кто? — глухо спросил он, уже зная, что ему ответят, и теша себя слабой надеждой, что, быть может, он ошибается.

— Железнодорожник, — быстро произнес лейтенант Козленок. — Только нашли. Молодая женщина. На вид не старше двадцати пяти. У железнодорожной ветки. Недалеко от главной магистрали.

Что-то в голове Примы задрожало, и сквозь бархатное шуршание в мозгу прозвучал голос: «Наталия. Наталия Смирнова».

Снова тяжело сглотнув и чувствуя, что язва сейчас начнет разъедать его внутренности, Прима произнес:

— Личность установлена?

— Нет.

— Цвет волос?

— Что?

— Цвет волос. Шатенка? Блондинка? Брюнетка?! Меня интересует цвет волос, Козленок.

— Не знаю, товарищ подполковник. Сейчас выясним. Сейчас устанавливают личность. Выясним.

— Так выясняй быстрее, мать твою! — сорвался Прима и с трудом поборол желание расколотить эту белую трубку об стол. Что-то поднялось у него внутри и… отпустило. Эта ватная сосущая вялость в желудке вдруг прошла.

— Есть, товарищ подполковник. Сейчас все выясним. Повисите, пожалуйста, на связи. — Голос Козленка прозвучал не то что испуганно, а как-то ошарашенно.

Наталия Смирнова была шатенкой. Но могла перекраситься в блондинку или брюнетку. Могла сделать с собой все что угодно. И зря он наорал на Козленка.

Прима неожиданно вспомнил то, что ему поможет немного больше, чем цвет ее волос. Одну маленькую деталь.

— Послушай, Козленок, не серчай.

— Я и не серчаю, товарищ подполковник.

— Выясни, есть ли у нее над губой на левой щеке родинка.

— Что?

«Сукин ты сын, дурак дураком, — подумал Прима, — мудила гребаный, а я перед ним извиняюсь. Хотя ладно, напугал парня, старый черт».

— Родинка. Маленькая родинка на левой щеке, примерно в полутора сантиметрах от губы вверх и чуть в сторону, — примирительно сказал Прима и неожиданно добавил:

— Она делала ее очень привлекательной.

— Пара минут, товарищ подполковник, сейчас все выясним. Цвет волос и родинка.

«Почему „делала“, — подумал Прима, — почему я сказал „делала ее очень привлекательной“? Взял ее и похоронил. Может, это совсем не она».

Прима тер переносицу и чувствовал, что впервые за две последние недели сосущая, усталая боль в районе желудка прекратилась. Совсем, совсем все это никуда не годится.

Только бы не она.

Той, которая там лежала мертвой, уже все равно, но только бы она не оказалась Наталией.

А потом Прима услышал то, от чего его спина похолодела и мурашки забегали по коже.

— Товарищ подполковник, слушаете?

— Да!

— Она шатенка. Волосы — стрижка каре. А про родинку пока сказать ничего не могу. Еще парочка минут… Товарищ подполковник, у нее вся левая щека порезана. Множество порезов и колотых ран. Поэтому нужна еще пара минут, чтобы выяснить насчет родинки.

— Хорошо, — отозвался Прима; рука непроизвольно сжала телефонную трубку, потом хватка ослабла. Что ж, Прима умеет ждать. И он будет ждать еще пару минут. Даже несмотря на то что сейчас они покажутся вечностью. Даже несмотря на то что порезанной оказалась именно левая щека.