Ночь во Флоренции

Многим, пожалуй, покажется странным парадоксом наше утверждение, что нации пребывают в рабстве не по своей вине, а свобода или неволя зависит от исконного расселения народов в различных местах земного шара.

Почему не свободен индиец? Почему остается невольником египтянин и крепостным — русский? Почему обе Америки так долго терпели у себя рабство? Почему Африка и по сей день считается рынком негров?

Приглядитесь к этим протяженным территориям.

Свобода — дух Божий, а в книге Бытия сказано: «Дух Божий носился над водою».

Рабство бытует повсюду, где необъятные пространства суши не разделены водами.

Оно

Взгляните на карту мира и судите сами.

Вы видите, какой контраст составляет наша маленькая Европа в сравнении с обширной Азией, с непроходимой Африкой, с Америкой, двумя своими частями разрезающей земной шар пополам, впрочем начинающей являть миру пример свободы, выработав для себя республиканский образ правления.

А это крошечное, еле различимое глазом чудо, что зовется Грецией?

Проследите ее контуры на глади трех морей, омывающих скалистые выступы, перешейки, мысы; всмотритесь в бесчисленные изгибы и углы характерного прихотливого силуэта: не кажется ли вам, что она шевелится и искрится на карте и что не один Делос, а все ее острова готовы оторваться от морского дна и поплыть, гонимые вольным ветром науки и искусств?

А теперь посмотрите, как формируется она в войне с недвижной Азией: она идет на нее походом аргонавтов, укрощает в Троянской войне, отбрасывает при Саламине, наводняет войсками Александра; положив предел полигамии, она борется со сластолюбивой природой Востока и превращает женщину в подругу мужчины, наделяя ее душой, в чем ей отказывают Вишну, Джерид и Заратуштра.

Вот что сделала Греция, клочок тверди с затейливо изрезанными краями, прекраснейшая из прекрасных, земля богов и вместе с тем колыбель человечества, распустившийся на водах цветок свободы, прародина всех совершенств, никогда не встречавшая себе равной меж прочих земель, которые в своем стремлении приблизиться к идеалу прекрасного вынуждены идти проторенным ею путем.

За Грецией следует Италия — полуостров, тоже окруженный тремя морями: Тирренским, Средиземным и Адриатическим; она спешит свергнуть своих царей, утверждает республику и признает над собой императоров лишь с приближением если не физического, то нравственного своего упадка.

Для развития общества она сделала больше, чем Греция, довольствовавшаяся тем, что основывала колонии; Рим не просто колонизирует, он усыновляет, он вбирает в себя народы, он уподобляет себе все нации, он поглощает мир: восточная цивилизация и варварство Запада тянутся к нему, чтобы раствориться в нем. Он открывает Пантеон всем божествам языческого мира, а потом, одним взмахом сметая и Пантеон, и алтари, и идолов, преклоняет колени на Голгофе у древа свободы, отесанного в крест.

И вот, прямо на глазах, под сенью этого креста одна за одной всходят республики.

Но где они возникают прежде?

На морских берегах.

Уже во времена Солона было подмечено, что самые независимые из людей — моряки, ибо море, как и пустыня, — извечное прибежище от тирании. Тому, кто беспрестанно находится между небом и водой, между необъятностью и безбрежностью, нелегко признать над собой иного господина, кроме Бога.

Оттого-то Венеция — даже не земля, а скопление островков — гордо шагает первой со стягом свободы в руках. Что представляет собой ее народ? Несколько бедняцких семей Аквилеи и Падуи, переселенцев, бежавших от Аттилы, этого варвара из неповоротливой Азии. Первоначально выборные вожди населения каждого островка управляют каждый по-своему, но со временем жители островной группы приходят к более тесному единению и в 697 году избирают общего верховного главу. Подпав под владычество Восточной Римской империи, Венеция до поры будет признавать его, но к началу X века, выйдя из-под докучливой опеки, сама берет под покровительство прибрежные города Истрии и Далмации.

За владычицей Адриатики следует Пиза. С 888 года она становится самоуправляемой и, учредив республику, выходит в ряд могущественнейших морских торговых держав Италии; отвоевывает одну часть Сардинии у арабов, другую — у генуэзцев; от папы получает в лен Корсику; распространяет свое господство на Палермо, Балеарские острова и Эльбу; ухитряется вытребовать в Константинополе, Тире, Лаодикее, Триполи и Птолемаиде значительные торговые льготы и привилегированные кварталы. А для ослабления ее могущества, утраты ею былого значения — короче, для падения Пизы, понадобится не только чтобы, поддерживая наперекор своему происхождению притязания германских императоров, она сделалась прогибеллинской, но и другое: четырем гвельфским городам — Пистойе, Лукке, Сиене и Флоренции — придется заключить союз, дабы вместе задушить могучего ренегата.

Ее исконная соперница, Генуя, лежащая у подножия бесплодных гор, стеной отделяющих ее от Ломбардии, уже в X веке кичится тем, что ей — с целым флотом торговых и военных кораблей — принадлежит один из лучших европейских портов, благодаря его расположению недоступный для посягательств Империи, и предается морской торговле и мореходству с той неукротимой предприимчивостью, которая четырьмя веками позже распахнет новый мир перед одним из ее сыновей. Разграбленная сарацинами в 936 году, она меньше чем через столетие, войдя в военный союз, отправится к ним в Сардинию, неся огонь и меч — то, с чем они приходили тогда в Лигурию. Уже у Каффаро, автора первой «Хроники», начатой в 1101 и законченной в 1164 году, мы встречаем упоминание о том, что к моменту ее написания Генуя управляется при посредстве выборных магистратов и эти верховные магистраты носят звание консулов, попеременно заседают числом от четырех до шести человек и остаются в своей должности три-четыре года.

Вот как обстояли дела на побережьях Италии.

Что касается городов Средней Италии, то они запаздывают в своем развитии: витающий на взморье дух свободы овеял Флоренцию, Милан, Перуджу и Ареццо, но у них не было моря, то есть беспредельности, не было и кораблей, чтобы спускать их на водную ширь, которую бороздит ветер, и, подобная мраморным львам, что катают шар в своих когтях, на них наложила лапу Империя.

Обратимся же прямо к Флоренции, поскольку с этим городом связаны те события, о каких мы собираемся поведать читателю.

Когда Сулла, завоевывавший Италию к выгоде Рима, дошел до Этрурии, единственного края, до сих пор избегнувшего колонизации и аграрных законов, единственного края, хлебопашцы которого еще оставались вольными людьми, он остановился передохнуть от резни в прелестной долине, где несла свои воды река с благозвучным названием, основал город и нарек его тем, другим, тайным именем Рима, что имели право произносить только патриции, — «Flora» [1] .

Отсюда пошла Флорентиа («цветущая»), а уже от нее — Флоренция.