Ночь всех святых
Шрифт:
При этом женщина хмыкнула, докурила сигарету и добавила:
– Конечно, тебе нелишне справить новые документики. И биографию другую придумать. Потому что красные комиссары к себе никого без проверки и близко не подпустят. Но превратить тебя в крестьянку не получится – порода и манеры из тебя так и прут. А, поняла, что делать дальше…»
«Серафима Каллистратовна сдержала свое обещание, и один из ее знакомцев, умевший подделывать любые бланки, печати и подписи, справил мне новые документы. Так из княжны Елены Вечорской я превратилась в Елену Иванову. А через несколько дней в бордель
Мне было велено нарядиться в серое ситцевое платьишко с белым кружевным воротничком и нацепить на волосы чепчик. И я в самом деле превратилась в типичную горничную из богатого дома!
Комиссар (он приехал из Москвы) звался Прохором Тимофеевичем и был совершенно зверского вида – ростом под два метра, широкоплечий, с лицом питекантропа и густой смоляной бородой. Прямо то ли пират, то ли сказочный людоед. Или, кто знает, самый настоящий. Ведь если он был версиплем, то наверняка потреблял человечье мясо.
Облаченный в военную форму и длинный черный кожаный плащ, мужчина сидел на стуле посреди комнаты, когда я прошла в зал, на «смотрины». Мне сразу же стало страшно – ведь если такой будет меня домогаться, то я не смогу дать ему отпор! И с чего Серафима Каллистратовна взяла, что он не положит на меня глаз?
У звероподобного комиссара оказался на редкость не соответствующий его брутальной внешности голос – мягкий, певучий. Прохор Тимофеевич подробно расспрашивал меня о том, в каких знатных домах я служила, и я, науськанная Серафимой, отвечала без запинки. Возможный работодатель остался доволен. А напоследок, помявшись, спросил:
– Значит, отец ваш кто?
Мне было велено говорить, что мой отец один из великих князей. Мол, моя мать служила в Зимнем дворце прачкой и понесла от двоюродного брата императора. Мой ответ, как я поняла, стал заключительным аккордом в нашей с Серафимой симфонии лжи: какой красный комиссар, к тому же родом их глухой деревни, мог устоять перед тем, чтобы не взять к себе в дом горничную, чей отец, хотя бы и неофициальный, один из Романовых?
В конце концов мне было велено перебираться к Прохору Тимофеевичу на следующий же день, а значит, отправляться в новую столицу – в Москву. Обеспокоенная антуражем мужчины, я все выпытывала у Серафимы, уверена ли она в том, что мне можно не опасаться приключений эротического характера.
– У Прохора Тимофеевича имеется жена, хоть и невенчанная. Причем молоденькая и прехорошенькая, – пояснила хозяйка борделя. – И, как ни прискорбно говорить, княжна, тебе за ней не угнаться. Так что относительно этого не беспокойся. Кстати, будущий хозяин тем хорош, что заведует хранилищем конфискованных царских драгоценностей. Не исключено, что библия находится именно там…»
«Московское жилище Прохора Тимофеевича оказалось большим купеческим домом на Большой Никитской. Самого купчину, кажется, в одночасье расстреляли, и весь трехэтажный особняк с колоннами и гипсовыми сфинксами при входе, состоявший из полутора десятков комнат, предоставили в пользование красного комиссара. И его жены.
Я рассчитывала встретить в особняке манерную и капризную девицу – актриску, танцовщицу или, на худой конец, бывшую жрицу любви. И жена Прохора Тимофеевича действительно оказалась манерная и капризная. И уж точно знатная жрица любви. Только это была не она, а… он. Прохор Тимофеевич сожительствовал с белобрысым, смазливым, изящным юношей, бывшим студентом-ветеринаром, ставшим теперь личным секретарем красного комиссара. Он обожал отутюженную военную форму, скрипящую кожаную портупею и дамские духи. Звали «супругу» Аполлинарием, или, как нежно именовал его Прохор Тимофеевич, Поличкой.
Поличка царил в особняке на Большой Никитской безраздельно. Перечить ему было смерти подобно, возражений он не терпел. А если кто-то все же смел отстаивать другую точку зрения, его длиннющие ресницы начинали трепетать, бледное лицо заливалось пунцовыми пятнами гнева. А затем следовали истерика – и немедленное увольнение. Впрочем, поговаривали, что некоторых, кто уже слишком рьяно пытался спорить с Поличкой, пускали в расход. Прохор Тимофеевич в своем «личном секретаре», с которым делил будуар, души не чаял и был готов выполнять все его, пусть даже и сумасшедшие, желания.
Не ведаю отчего, но ко мне Поличка немедленно проникся небывалой симпатией. Видимо, узнав от своего «супруга», что моим отцом является один из великих князей, он решил сделать меня своей подругой и наперсницей.
Личностью Поличка был чрезвычайно болтливой, но именно это мне и требовалось. В своих откровениях он смешивал тривиальные дела с политическими секретами, которые доверял ему на супружеском ложе любимый комиссар. Я же фиксировала каждое его слово, собирала информацию.
И скоро узнала, что на день весеннего солнцеворота чрезвычайно узкий круг большевистского руководства планирует в Кремле некое тайное сборище. Прохор Тимофеевич был удостоен чести принять в нем участие, но в роли одного из статистов. Поличку же туда вообще не допустили, чем «личный секретарь» был чрезвычайно расстроен.
Я подбрасывала ему наводящие вопросы по поводу сего сборища, но молодой человек, похоже, и сам не знал, что именно должно иметь место. К тому времени я уже выяснила, что ни Поличка, ни Прохор Тимофеевич версиплями не были и человеческого мяса не потребляли. Однако, похоже, комиссар готовился к посвящению в твари – как раз на том красном шабаше.
Но наверняка там будет происходить не только этот обряд, ведь для превращения человека в версипля не требуется сатанинская библия. Она была нужна для чего-то ужасного и грандиозного. Для заключения пакта с дьяволом!
Прохор Тимофеевич был человеком крайне занятым – уезжал рано утром, возвращался поздно ночью. И сразу следовал в будуар, где ждал его покорный и игривый Поличка. Сам «личный секретарь» тоже не мог усидеть весь день на одном месте и частенько отлучался. Как мне показалось, он встречался с кем-то на стороне. Но амурные дела красных уранистов меня нисколько не занимали.
Более же всего меня занимал кабинет Прохора Тимофеевича. Убираться в нем можно было только под присмотром хозяина, и делать это требовалось очень быстро. Похоже, комиссар хранил в своем кабинете крайне важные и чрезвычайно секретные документы. А ключи от него носил в кармане шинели, не доверяя их никому, даже Поличке.