Ночи под каменным мостом. Снег святого Петра
Шрифт:
Тем временем подошел час обеда, и он услыхал рычание львов и крик орла в парке: его любимые звери звали его.
Спускаясь по лестнице и принимая на ходу из рук слуги свою шляпу и плащ, он невольно погрузился в мечты. О, если бы Богу было угодно, думал он, выходя в сопровождении двух офицеров гвардии в ворота парка, чтобы ему выпало жить на свете не в свое время, а в том далеком столетии, когда неведомый мастер изваял Илионея. Если бы он царствовал в Риме вместо Августа или Нерона, то кого из мыслителей, ученых и художников той счастливой эпохи привлек бы он к своему двору? Поэтов и комедиографов
Затем его мысли опять возвратились к скульптуре. Если бы он, мечталось ему, был не императором в языческом Риме, а творцом этого умирающего мальчика, разве его слава не была бы выше, нежели слава всех цезарей? Разве Тициан не превзошел славою и блеском его отца, великого Максимилиана? И пока он брел и грезил наяву, раздумывая о блеске и достоинстве художников и государей и представляя себя то императором в языческом Риме, то ваятелем из мрамора, к нему подскочила одетая помощником садовника девушка, бросилась на колени и крикнула звонким голосом:
– Рудольфе, помоги!
Император очнулся, отступил на шаг и сделал защитное движение рукой.
Стоявшая перед ним на коленях девушка была дочерью одного из имперских генералов. Этот заслуженный воин уже давно находился в турецком плену. И поскольку он был уже в преклонных годах и подвергался жестоким притеснениям со стороны турок, она боялась более никогда не свидеться с ним. Она смогла собрать лишь часть выкупной суммы и хотела попросить императора помочь ей. Однажды она уже падала ему в ноги, подкараулив его в конюшне, где он навещал лошадей. Тогда он выслушал ее и обещал, что возьмет на себя ее дело. Но после того ничего не случилось…
Император не узнал девушку. Он принял ее за мальчика из дворцовой кухни, который – как докладывал ему неизменный Червенка – уже второй раз заснул у вертела и по приказу обер-гоф-маршала, контролирующего поварской персонал, должен был получить изрядную порцию палок.
– Ты сделал это уже во второй раз, – сказал император коленопреклоненной девушке. – Не допускай этого впредь! Я скажу обергофмаршалу Лихтенштейну, чтобы он простил тебя. Но ты причинил мне вред. Иди, не забывай об этом, и больше так не делай!
Затем он быстрыми шагами продолжил свой путь. Генеральская дочь поднялась на ноги и, словно во сне, глядела вслед императору. Он обратился к ней милостивым тоном и даже как будто обещал поговорить о ее деле с каким-то могущественным сановником, но вот какой вред она ему причинила? Этого она не могла понять… Разве что под конец, разволновавшись, попортила ножницами один из кустов роз? Пока она мучительно раздумывала обо всем этом, один из сопровождавших Рудольфа офицеров подошел к ней, снял шляпу и с вежливостью, подобающей персоне ее ранга, попросил ее последовать за ним.
– Я пошлю Червенку к Лихтенштейну, – говорил про себя император. – Пусть поговорит с ним и передаст мою волю в этом деле. Его самого я видеть не хочу, ведь он
Наконец он достиг львиного вольера. Он взял кусок венгерской говядины из рук сторожа и вошел в клетку. Львица, которая давно уже ждала его, поднялась и положила передние лапы ему на грудь. Она ловко взяла мясо у него из рук, а в это время лев, приветствуя императора, потерся своей огромной головой о его плечо.
Император говорил со своими львами. Для него это был самый легкий и отрадный час на дню. Он и не подозревал, что в этот самый миг навсегда утратил свое тайное сокровище…
– Рудольфе, помоги!
Мордехай Мейзл, стоявший у землянки сторожей, прижав ко рту платочек, ибо кашель все больше донимал его, вновь услышал те самые слова… Семнадцать лет тому назад их выкрикнула юная Эстер, его жена, когда почувствовала на себе хватку ангела смерти. «Рудольфе, помоги!» В последнее мгновение своей жизни она думала о человеке, который только что прошел мимо Мейзла.
До этого часа римский император был для него, Мордехая, некой схемой, властью, которую все чувствуют, неким далеким сиянием. Но теперь он увидел его во плоти и во крови – он сразу узнал этого человека, несущегося короткими, быстрыми шагами, полуопустив голову и со скрипом давя башмаками подмерзший песок. Человека, который отнял у него любовь…
В один короткий миг им овладела догадка, что его жена Эстер, которую он не в силах был забыть, была причастна к этому чужому мужчине. Что она и была любимой императора – человека, который в данный момент удалялся от него по выложенной гравием дорожке. Да, она и была той самой «любимой сердца», о которой рассказывал ему Филипп Ланг, когда вино развязало ему язык… В его памяти впервые за много лет отчетливо всплыли слова, которые она лепетала во сне у него под боком. Лишь теперь он смог истолковать их. И стало ему так, словно он всегда знал эту горькую правду.
В его сердце была смертная скорбь, но сильнее скорби была ненависть и жгучее стремление отомстить человеку, лишившему его любимой.
Из всего богатства, что он оставит по смерти, по договору императору принадлежала половина. А потому он не оставит после себя ни денег, ни имущества!
Не много ему оставалось на это времени. Он знал, что ему было легко разбогатеть. Это была своего рода игра. Но удастся ли ему стать бедным? Золото льнуло к нему. Теперь оно должно уйти. Он должен оттолкнуть его от себя – уничтожить, рассеять и разметать все до последнего гульдена! У него были кровные родичи: сестра, брат и трое их детей. Ничего из золота и добра нельзя отдать в их руки, ибо судьи императора, его советники, тюрьма и пытка легко отнимут все это у несчастных. Только мелкие вещи, которыми может владеть бедный человек, должны перейти к ним: кровать, на которой он спал, кафтан, в котором ходил, старый пергаментный молитвенник…