Ночи в раю
Шрифт:
Пролог
Молодая женщина, сидящая в кресле на веранде, услышала радостный крик своей служанки и выпрямилась. Взгляд ее устремился вдоль длинной тропинки, обрамленной соснами, к видневшемуся вдалеке морскому берегу. Она поднялась, и к ее ногам упало ставшее вдруг ненужным шитье. Сердце дрогнуло и сильно забилось, голова закружилась от сказочного счастья и от охватившего ее чувства облегчения.
Из маленького ялика высадился мужчина. Шлепая ногами по воде, он направлялся к берегу, а на его высокие черные кавалерийские сапоги накатывались волны. Отсюда,
Стоя на крыльце старого дома, молодая женщина прошептала имя мужа. Она боялась позвать его слишком громко, опасаясь, что видение исчезнет. Ей так хотелось, чтобы картина оказалась реальностью, а не фантазией, рожденной летней жарой и падающими на кустарник и песок ослепительными лучами солнечного света.
— Любимый!
Ее муж был жив! Высокий и царственно прекрасный в великолепной форме с медалями, блестящими на солнце. Он был далеко, но юная супруга была уверена, что муж ее заметил, его голубые зоркие глаза уже поймали ее взгляд, а душа поет и парит от любви.
Она побежала по песчаной тропинке, усыпанной сосновыми иголками и затененной растущими вдоль нее соснами. Солнце и тень, чередуясь, не давали ей возможности ясно различить дорогое лицо. Не веря своему счастью, она устремилась вниз по ступенькам, рукой придерживая тяжелую волну юбок, чтобы они не мешали ей бежать. Бежать к своему единственному — самому красивому мужчине на свете, одетому в серую форму — и броситься в его объятия.
Чувство любви переполняло ее, и солнце, ярко сиявшее между деревьями, казалось ослепительно золотым. Дыхание стремительно вырывалось из груди. И вот она видит не во сне, а наяву тонкие черты лица мужа, читает в глазах радость и нежность. Он тоже бежал ей навстречу, и его лицо выражало любовь и жажду первого объятия.
— Пьер…
— Юджиния!
Он чуть не заплакал, произнеся ее имя, а она буквально летела последние несколько шагов, чтобы вновь очутиться в его объятиях. Пьер высоко поднял ее, закружил и, весь дрожа, не мог отвести глаз от ее лица, благодаря Бога за возможность просто смотреть на эту прекрасную женщину, которую он не видел два долгих месяца.
Вблизи Юджиния увидела, что серая форма Пьера порвана и висит лохмотьями, великолепные сапоги прохудились, а медали поржавели и потемнели.
— О Пьер! — вскрикнула Юджиния, пораженная не столько его внешним видом, сколько напряженным выражением мужественного лица. — Скажи мне, что-нибудь случилось? Пьер, почему ты здесь?
— Разве ты не рада видеть своего мужа?
— Очень рада! Но…
— Нет, Юджиния! Никаких «но», никаких слов. Просто обними меня. И я обниму тебя…
Он понес ее, нежно прижимая к себе, обратно по дорожке из легкого песка, окруженной ласковыми соснами. Юджиния не могла насмотреться на Пьера, прекрасного, единственного, нежного Пьера, с его ясными глазами, точеными чертами лица и роскошными золотыми волосами. Ее любимый, покрытый шрамами, закаленный в боях, раненый, ожесточившийся, был всегда нежен по отношению к ней.
Они дошли до дома. Служанка Мэри произнесла какие-то приветственные слова, и Пьер ей ослепительно улыбнулся. Он остановился и стал расспрашивать о своем малютке-сыне,
Все еще держа Юджинию на руках, он ногой открыл дверь. Этот дом Пьер знал отлично, потому что построил его сам. Ему не надо было искать лестницу, он сразу подошел к ней. Его глаза, излучающие любовь, были по-прежнему прикованы к глазам жены. Он понес ее по лестнице в спальню и, хотя они были одни на всем пустынном полуострове, запер дверь.
Потом они любили друг друга.
Он был ненасытен, ожесточенный, изголодавшийся, объятый страстью. Она боялась, что не сможет насытить его, понимая, как соскучился по ней солдат, чудом вернувшийся к ней. Он снова и снова ласкал и целовал с такой неистовой жадностью, как будто никогда раньше не ощущал вкуса ее губ.
Их тела слились так тесно, что, казалось, он не смог бы оторваться от нее.
— Любовь моя, любовь моя, — шептала Юджиния.
Она обожала его, чувствовала все его желания и выполняла их. Звезды снова и снова зажигались для нее на небесах, а когда он шепотом стал извиняться за свою грубость, она заставила его замолчать и прошептала в ответ, что только о таком возлюбленном мечтала все это время.
Обедали они поздно. Пьер качал сына на колене, а Мэри подавала на стол. Она шутила, смеялась, развлекала солдата, вернувшегося домой с войны. Обед был великолепен — жаренный на открытом огне морской окунь под соусом, приготовленный Мэри по рецептам луизианских креолок. Пьер догадался, что рыбу приготовили потому, что не было домашней птицы. Когда Мэри унесла мальчика наверх спать, Юджиния вынуждена была признаться, что янки приходили опять и забрали кур, свиней и даже мула, старого Пита. Пьер рассердился, а потом вдруг пристально посмотрел на Юджинию, боясь спросить ее о самом страшном. Почувствовав его замешательство, Юджиния подошла к нему и, обняв, поклялась, что хотя янки и ограбили весь дом, но вели себя почтительно, как джентльмены.
— Они не придут сюда опять. Они не вернутся из-за…
— Из-за твоего отца, — горько усмехнувшись, закончил Пьер. Он имел в виду отца Юджинии, генерала Джорджа Дрю из Балтимора. Его дом янки не трогали, потому, что жена его была одной из них.
Заплакав, Юджиния подошла к мужу, опустилась на колени у его ног и схватила за руки.
— Я люблю тебя, Пьер. Я так люблю тебя!
— Тебе надо переехать к отцу.
— Я никогда не уйду от тебя.
Он усадил ее к себе на колени и, крепко прижав к своему трепещущему сердцу, стал покачивать.
— Я должен уйти. Генерал Ли собирается сделать бросок на север. Мне надо вернуться в Ричмонд через сорок восемь часов.
— Нет, Пьер. Ты только что…
— Я должен вернуться.
— Я не переживу этого, Пьер…
— Я сам боюсь, моя Джинни, и даже не могу объяснить почему. Меня больше не страшит сама битва, потому что я уже участвовал во многих сражениях. Меня пугает… наше будущее.
— Мы победим!
Он улыбнулся тому, что его рожденная на севере красавица так предана его делу, каким бы оно ни было.