Ночлег
Шрифт:
– Однако кто вы такой? – перебил старик. – Я Ангеран де ла Фелье, владетель Бриэту. Кто же вы, кем можете вы быть?
Вильон встал и сделал почтительный поклон.
– Я зовусь Франсуа Вильон, бедный магистр здешнего университета. Я немного понимаю толк в латыни, но еще больше в разных пороках. Могу сочинять стихи, баллады, хороводные песни и всякие другие такие вещи, и очень люблю вино. Рожден, говорят, на чердаке и умру, по всей вероятности, на виселице. Могу прибавить, сеньор, что с этой ночи я ваш покорнейший слуга!
– Ни в коем случае не слуга, а гость мой на сегодняшнюю ночь, но и только.
– Гость очень признательный, – вежливо сказал Вильон и выпил вино с молчаливым поклоном в сторону хозяина.
– У вас, очевидно, есть хорошие способности, – начал старик, постучав пальцем по лбу, – большие способности; вы учились, имеете ученую степень, и, однако, берете деньги с умершей на улице женщины. Разве это не воровство своего рода?
– Это тот род воровства, какой постоянно практикуется на войне, – возразил Вильон.
– Война – поле чести! – сказал хозяин гордо. – Человек рискует своей жизнью во имя короля, Бога и его святых ангелов.
– Оставьте, пожалуйста! – сказал Вильон. – Если я действительно вор, то разве я также не рискую своей жизнью и притом при более тяжелых условиях?
– Вы это делаете для выгоды, а не для чести.
– Выгода? – повторил Вильон, пожав плечами. – Бедняку нужен ужин, и он достает его. Так поступает и солдат во время похода. Чем иным являются все эти реквизиции, о которых мы столько слышим? Если они и не доставляют выгоды тем, кто занимается этим делом, все же это убыток для того, у кого все отнято. Военные попивают вино, сидя у огня, в то время как какой-нибудь мещанин кусает свои ногти, доставляя им вино и топливо. Я видел многих пахарей, раскачивающихся на деревьях по всей стране; да, я видел однажды тридцать трупов на одном вязе – все они имели чрезвычайно жалкий вид – и когда я спросил кого-то, за что они были повешены, мне объяснили, что они не могли наскрести достаточное количество денег для нужд войска.
– Такие вещи, к сожалению, неизбежны на войне, и люди низкого происхождения должны все исполнять с преданностью. Правда, некоторые начальники действуют очень жестоко. Действительно, есть военные, которые не лучше разбойников…
– Вы видите, что сами не можете провести разницы между воином и разбойником, а что такое вор, как не отдельный разбойник с осмотрительностью в действиях? Я краду кусок баранины, пусть хоть целую ножку, не обеспокоив никого. Фермер поворчит немного, но от этого не съест меньше за своим ужином, и так же будет доволен тем, что осталось. Вы же ездите с торжеством, с трубачами впереди, и отбираете целое стадо овец, да еще безжалостно бьете фермера при такой сделке. У меня нет трубача. Я бродяга и пес, и смерть на виселице еще слишком хороша для меня, – что же делать! – Но если вы спросите фермера, кого он предпочитает, вы увидите, кем из нас он больше тяготится и кого больше проклинает.
– Сравните же нас обоих, – сказал хозяин, – я стар, крепок и пользуюсь уважением. Если бы мне завтра пришлось покинуть свой дом, сотни людей были бы горды принять меня, а бедняки провели бы ночь на улице с детьми, если бы я только намекнул, что хочу остаться один. А вы бродите по улицам, без крова и приюта, и крадете гроши у умершей на улице женщины. Я не боюсь ничего; не боюсь людей, а вас я видел дрожащим и утратившим способность речи. Я в собственном доме ожидаю, когда Бог призовет меня к себе, или, если угодно будет королю, умру на поле брани. Вы же все думаете о виселице, как бродяга, готовый к смерти, без надежды на славу. Разве между нами нет разницы?
– Такое же далекое расстояние между нами, как от Земли до Луны, – согласился Вильон. – Но если бы я родился господином Бриэту, а вы были бы бедным Франсуа Вильоном, разве разница была бы меньше? Я бы грел свои ноги у этой печки, а вы должны были бы искать украденные гроши в снегу. Разве тогда не я был бы воином, а вы вором?
– Вор! – вскричал старик. – Я вор! Если бы вы понимали свои слова, вы бы раскаялись в них.
Поэт простер руки с неподражаемо наглым жестом.
– Если бы вы предоставили мне честь развить мои аргументы…
– Довольно с вас и того, что я терплю ваше присутствие, – перебил старик, – научитесь сдерживать свой язык, когда вы разговариваете со старыми, уважаемыми людьми, а то кто-нибудь менее терпеливый, чем я, может с вами обойтись весьма чувствительным для вас образом.
Он встал и начал ходить из одного конца комнаты в другой, борясь с гневом и отвращением.
Вильон украдкой снова наполнил кубок и еще более удобно уселся в кресле, скрестив ноги и облокотясь рукой на спинку кресла. Он был сыт, отогрелся и нисколько не боялся своего хозяина после того, как заклеймил его так метко, как только позволяла разница их положения. Ночь уже кончалась и даже неожиданно хорошо после всего пережитого; Вильон чувствовал себя увереннее в безопасном выходе отсюда утром.
– Скажите мне только одно, – спросил старик, останавливаясь, – вы действительно вор?
– Я уважаю священные права гостеприимства, – ответил Вильон, – но вообще я, в самом деле, вор.
– Вы еще так молоды, – продолжал хозяин.
– Я бы никогда не был таким старым, как теперь, – перебил поэт, показывая свои пальцы, – если бы не эти десять моих талантов. Они были моими крестными матерями и отцами.
– Вы можете еще раскаяться и исправиться.
– Я ежедневно раскаиваюсь, – сказал Вильон, – мало есть людей, которые столько бы каялись, как бедняга Франсуа. Что касается исправления, я и на это согласен, если кто-нибудь изменит мои обстоятельства. Одним раскаянием не насытишься.
– Исправление должно совершиться в душе, – сказал старик торжественно.
– Дорогой сеньор, – ответил быстро Вильон, – неужто вы серьезно думаете, что я ворую ради удовольствия? Я ненавижу воровство, как всякую другую работу или опасность. Зубы мои стучат, когда я вижу виселицу. Но я ведь должен есть, пить и некоторым образом вращаться в обществе. Что за черт! Человек не одинокое животное. Господь сотворил для него жену… Сделайте меня королевским ключником или настоятелем монастыря, или судьей, и тогда я действительно исправлюсь. Но раз вы предоставляете мне оставаться бедным бакалавром Франсуа Вильоном без гроша в кармане, то, конечно, я и останусь тем, что есть.
– Милосердие Божие неисчерпаемо!
– Я еретик в этих вопросах, – сказал Франсуа. – Бог сделал вас сеньором Бриэту, судьей округа, но мне он ничего не дал, кроме быстрого ума и десяти пальцев на руках. Могу ли я сам налить себе вина? Почтительно благодарю. У вас превосходное вино.
Старик все ходил взад и вперед по комнате, заложив за спину руки. Быть может, теперь и ему не казалась такою резкою параллель между ворами и воинами; быть может, Вильон заинтересовал его и вызвал в нем некоторую симпатию; быть может, в мозгу старика получилась путаница от такой массы необыкновенных рассуждений, но какова бы ни была причина, он настолько желал направить молодого человека на лучший образ мыслей, что не мог решиться вышвырнуть его на улицу.