Ночная охота
Шрифт:
— Ну и что дальше? — поторопил Конявичус. — Они передрались, выясняя, у кого больше холодильников?
— Нет, Конь, наши становились все богаче и богаче на дармовых-то ресурсах, а которые строили коммунизм, те вдруг раздумали строить, решили, что свобода, демократия, рыночная экономика и богатство — это как бы одно и то же. Если объявить у себя одно, так сразу само собой появится и другое. И они в общем-то сами себя развалили, добровольно отдали власть бандитам. Это был первый в истории человечества случай самоуничтожения огромного государства. Они предали… — Антон замолчал.
— Кого предали? — вдруг икнул главнокомандующий.
— Бога, —
— Вот как? — внимательно посмотрел на него Конявичус. Антону показалось, что главнокомандующий из последних сил крепится, чтобы опять не икнуть. — И демократия — Бог, и коммунизм — Бог? Что же тогда не Бог?
— А все остальное, Конь, — сказал Антон, — за вычетом демократии и коммунизма. Бандиты — не Бог. То, что было дальше и что сейчас — не Бог.
— Что же было дальше? — задумчиво почесал короткую бороду главнокомандующий.
— Коммунисты, которые сами себя разрушили во имя свободы, демократии и рынка, покатились в пропасть. Они почему-то надеялись, что если отдадут все богатства страны бандитам, те превратят страну в рай. Бандиты же начали убивать всех подряд, как и положено бандитам. В результате — нищета, хаос, страх. Заводы стали. Земля перестала родить. Народы там озверели, Конь, началась резня.
— А у нас?
— Что у нас?
— У нас заводы работали, земля родила?
— Да, Конь, на наших заводах и землях работали люди из других стран — гастарбайтеры. Коммунисты сидели на богатой недрами земле, Конь. Бандиты сразу запродали недра нам. Тогда был самый пик нашего богатства, Конь.
— Странно, — пожал плечами главнокомандующий, — если они впали в нищету и хаос, а мы были такими богатыми и сильными, почему мы стерли их с лица земли, не забрали себе их землю и недра?
— Я сам сначала не понимал, — ответил Антон, — потом почитал, разобрался. Четыре причины, Конь. Во-первых, психология. Богатство, в особенности широко размазанное по народу, мягчит и дурит. Мозги заплывают жиром. Боязнь получить отпор сильнее воли принять решение. Во-вторых, опасались резких движений, чтобы не напугать так называемое «мировое сообщество», то есть самих себя, а также негров, латинов и азиатов. В-третьих, нефть-то и прочие ресурсы все равно шли к нам. Ну, а в-четвертых… опоздали. Те как-то незаметно разочаровались в свободе, демократии и рынке. У них случился переворот. В одну ночь без суда и следствия расстреляли полмиллиона бандитов, а вместе с ними агитаторов, которые вопили о свободе и рынке, закрутили гайки, намертво закрыли границы, взялись по новой строить коммунизм. Но уже не так расслабленно, как раньше.
— Почему наши сразу не ударили? — наконец-то проявил неподдельный интерес к истории Конявичус. — Как только у них случился переворот?
— Растерялись, — уверенно предположил Антон. — У тех еще оставалось несколько ядерных ракет, которые они успели перенацелить на наши города. Специалисты-футурологи рассчитали, что при том, как развиваются события, нового коммунизма хватит от силы лет на тридцать. Главное — не вмешиваться, не лезть через закрытые границы ни с гуманитарной помощью, ни с криками, что нарушаются права человека. За тридцать лет все там должно было благополучно сгнить. Через тридцать лет можно было спокойно приходить, выкуривать последних из пещер, начинать мероприятия по обеззараживанию земли. Драться уже было бы не с кем.
— И что помешало осуществить замечательный план? Опять в последний момент передумали?
— У коммунистов стало совсем худо, Конь. Народ потек через границы. Наши обнесли их по периметру колючей проволокой, пустили ток. Брали к себе только красивых баб, детей и квалифицированных специалистов. В общем, мы прервали все отношениях тем миром.
— А коммунисты опомнились да врезали по нам последними ядерными ракетами?
— Уже не могли. У них началась гражданская война, которая длилась двадцать два года. Чтобы никто не мог воспользоваться ядерным оружием, они ликвидировали все пусковые коды. А стрелковым много не навоюешь. Их спас научно-технический прогресс, Конь.
— Иди ты, — не поверил главнокомандующий. — Что же они такое изобрели?
— Они и раньше сильно отставали, Конь. А за годы отгороженности и войны совсем одичали. Пока у них было стрелковое оружие и кремниевые компьютеры, как-то держались. А как пошли компьютеры девятого поколения, ну, эти… объемного изображения, сканирующие через шлем мысли, — все! Они проморгали Великую мартовскую компьютерную революцию, Конь, проморгали геобиореволюцию, то есть возможность гормонального переструктурирования почвы. Они сами себя обрекли на отсталость и голод. Китайцы на песчаных островах собирали по сто центнеров пшеницы с гектара, коммунисты на черноземах — не больше десяти. У нас электроника планировала производство — сколько, куда, чего. Они если что и производили, то разворовывали или гноили. Ни себе, ни людям.
— Не томи, — Конявичус в последний раз глотнул из бутылки, с сожалением отшвырнул ее, пустую, в темные шевелящиеся кусты на обочине. — Коммунисты не могли победить, это совершенно исключено! Мир не может существовать по законам агонии. Или… может? — Мутно посмотрел вслед бутылке.
— Они тогда и не победили, Конь.
— Значит, нам помог Бог, — спокойно констатировал Конявичус. — Бог всегда помогает достойнейшим, тем, кто любит свободу, демократию и рынок. Если ты у нас такой знаток истории, скажи, где были мои бедные литовцы — на стороне свободного мира или вместе с коммунистами?
— Посередине, Конь, — ответил Антон. — Когда этот… развитой социализм ослабел, разжал пасть, они выскочили, образовали независимую провинцию, но счастливо пожить не успели. Демократические страны их не очень-то приняли, коммунистические — не очень-то отпустили. Когда там началась гражданская война, им не дали закрыть границу. К ним хлынули беженцы из Европы и Азии, остатки разбитых армий, бандиты. У них началась инфляция, потом эпидемии… Там был бардак, Конь.
— И здесь не повезло, — вздохнул главнокомандующий.
— Все казалось ясным как день, Конь, — продолжил Антон. — У коммунистов уже не было телевидения, перестали выходить газеты и книги, промышленность, сельское хозяйство были разрушены гражданской войной до основания. А мы лопались от жира, на нас трудился весь оставшийся мир. Но вот дальше все пошло непредсказуемо, Конь.
— Мне это напоминает сказку, — произнес после долгого молчания Конявичус, — как добрый Бог во второй раз спустился на землю, и сразу же с лица земли исчезли все злые, а все добрые стали писать кипятком от счастья. Хотя, может, там, где ты жил, — подозрительно покосился на Антона, — рассказывали другую сказку?