Ночная охота
Шрифт:
Антон не поверил, что Слеза три часа лежала в пыли под провонявшей мочой и брагой лежанкой Фокея. Конечно же, она вошла через дверь, предварительно застрелив Конявичуса как соучастника предполагаемого преступления. Никакая другая сила, кроме смерти, не могла удерживать главнокомандующего снаружи. Убедившись, что дверь заперта, он бы немедленно вызвал саперов, они бы подорвали ржавую дверь. Если только Конявичус не решил, что Антон вознамерился уйти через библиотеку.
Да, Антон недооценил свою подчиненную — Слезу.
«У меня просто не было времени ее оценить, — запоздало оправдался он перед самим собой. — Реинсталляция. Помпиты. Компьютеры. Мне было не до баб…»
Он вдруг вспомнил про Золу, якобы ожидающую — от кого? — ребенка. Антон слышал, что если сейчас бабы и могут от кого рожать, то только от «новых индейцев» и серых штыковых питомцев. По слухам, от них рожали даже старые
Рождающиеся дети вызывали у него отвращение и жалость. «Зачем? — хотелось ему спросить. — Зачем вы появляетесь на свет? Лучше бы вам не появляться. А уж если появились — уходите как можно быстрее!» Антон был уверен, что дети — желтые, безгубые в кадмиевых долинах Тибета; синеволосые, едва различающие глазами солнечный свет среди ртутных испарений Скандинавии; чешуйчатые, с сочащимися кровью и гноем, незаживающими ранами вблизи ванадиевой реки Замбези; на дне Евразии среди вычерпанных молибденовых пропастей — двухголовые, зачем-то сохраняемые безумными матерями, — если бы могли думать, согласились бы с ним. И его — если, конечно, его — ребенок вряд ли явится тут исключением. Хорошо, если не родится двухголовым. Антон подумал, что единственным утешением ему может служить то, что он никогда не увидит мифического ребенка, не доживет до его появления на свет Божий.
Постепенно время как бы выбиралось из прозрачной тягучей резины, убыстрялось. Антон приходил в себя. И не просто приходил, но обнаруживал в себе способности, о каких прежде не подозревал. К примеру, видеть по кривой дуге скошенным, вывернутым к затылку глазом.
Слеза сидела перед компьютером, изучая программу Фокея, на коленях у нее лежал — для страховки? — второй пистолет. В глазах была — или это только показалось смотрящему вывернутым глазом Антону? — тоска. «Неужели еще не вызвала агентов СБ?» Антон почувствовал, как руки-ноги, еще недавно бескостные, как бы сделанные из дрянной бумаги, на которой печаталась газета «Демократия», наливаются силой. То, что Слеза страховала себя вторым пистолетом, свидетельствовало о том, что достоинства лазерного мыслящего чудовища несколько преувеличены. Антон знал, что техника, в особенности сложная, всегда враждебна человеку. Она как будто читает его мысли и в решающий момент… гадит. Вдруг стало жарко, кровь прилила к лицу. Антон подумал, что его уши стали в один цвет с красной лазерной точкой. Интересно, реагирует ли чудо-пистолет на цвет? Тоска — это жизнь, это шанс. Тоска — это неизмеримо лучше, нежели холодная жестокость, фанатизм, нерассуждающая, герметичная ненависть.
Но как быть с двумя ее пистолетами — лазерным на столе и обычным на коленях?
«Отчего, — подумал Антон, — все мои бабы с пистолетами? — И сам же ответил: — Да как им не быть с пистолетами, когда каждая баба, можно сказать, со дня рождения — вожделенный объект сексуального или несексуального — но с неизбежным смертельным исходом — преступления?»
Правительство и государство убивали людей без различия возраста и пола массово — отравленной средой обитания, карательными экспедициями, нелепыми законами и т. д. Убивали, видимо, в силу самого факта своего существования. Спецназовцы, бандиты, охранники убивали граждан не так массово, но ежедневно и регулярно, потому что жили исключительно коммерцией и грабежом. Простые граждане единично убивали друг друга из ярости, от бессилия изменить жизнь к лучшему, по пьянке, во время беспорядков, в наркотических затмениях. Но кого прикажете убивать самим убиваемым, то есть презреннейшим из презренных? Да только их — девочек, девушек, женщин, — так как нет в мире никого более беззащитного.
Как же им себя не защищать?
Антон обнаружил некоторую противоестественную приятность в долгом стоянии лицом к стене. Он как бы освободился от ответственности за собственную жизнь. За него сейчас думала и решала сотрудница СБ Слеза. Он же ничего не решал, думал, о чем хотел, о чем не успевал думать, когда решал за себя сам.
Антон стал вспоминать, был ли пистолет у Кан? Да, был. Кан прикрепляла его пластырем к пояснице. «Когда заваливают, — объясняла она, — хватают за грудь, а руки стараются завернуть за спину. Где ж еще быть пистолету?» Впрочем, пистолет был для нее не основным, а вспомогательным средством защиты. Кан в совершенстве владела иным — наверное, сугубо местным, Антон больше нигде такого не встречал, — оружием: тончайшей, остро заточенной, свернутой, в крохотное пружинное колечко металлической пластиной с треугольным, застревающим в плоти, на манер гарпуна, наконечником. Каким-то образом девчонки помещали «обручальное колечко», так они его называли, под языком, и когда кто-нибудь хотел убить или изнасиловать, выстреливали обидчику страшным звенящим лезвием в глаз, горло, ухо, рот, куда считали нужным. «Хоть в сердце, — утверждала Кан, — вот те крест, пробьет!» Антон, помнится, высказал соображение, что это все-таки оружие одноразового действия. «Ну да, — удивилась Кан, — выдерешь вместе с глазом, почистишь, прокипятишь и опять ходи. Больно жирно после каждого раза новое заводить». Антон поинтересовался, а не может колечко того… само… по ошибке во время поцелуя? «Ишь ты какой, — засмеялась Кан, — хочешь, чтобы совсем без риска? Так не бывает!»
Действительно, Антон хотел слишком многого.
Сейчас ему казалось, что Слеза, которой он не сделал ничего плохого, применила против него внезапное оружие. Гарпунное лезвие уже вонзилось. Осталось вырвать его вместе с глазом, почистить, прокипятить и спрятать до следующего употребления.
Антон не хотел расставаться с глазом. Он и сейчас не хотел слишком многого.
Единственной невооруженной женщиной на его пути была Елена. Она говорила, что после смерти какое-то время еще сохраняются незримые нити между душой и земным миром. Но с каждым мгновением нити истончаются. Пройдя испытание Божьим судом, душа становится беспамятной, очищается от земных представлений, отлетает в назначенный ей космический предел, где распадается на атомы — строительное вещество Вселенной, — из которых составляется что-то совершенно новое. Один раз Елена уже помогла ему — вытащила с помощью копья Дон Кихота из черного болота. Отнять у сотрудницы СБ Слезы лазерный пистолет ей не под силу. Душа Елены, должно быть, уже прошла испытание Божьим судом и сейчас очистилась от земных представлений. «Как же мертвые коммунисты соберутся на свой последний партийный съезд в Антарктиде? — подумал Антон. — Кто вернет их беспамятным, распавшимся на атомы, превратившимся в строительное вещество Вселенной душам память?» Антон не сомневался: если это случится — Вселенная рухнет, как здание, из которого таинственным образом изъяли скрепляющий кирпичи и блоки цемент — атомы цемента? И после окончания земных сроков, выходит, коммунисты шли войной на мироздание. Впрочем, в самое ближайшее время Антону предстояло самому проверить, правильно ли говорила Елена. Слеза по-прежнему таинственно помалкивала за спиной, знакомясь с их программой. Антон подумал, что, если еще раз попытается скосить глаз на затылок, глаз сам вылезет, его можно и не гарпунить.
— Послушай, — низким и хриплым после выпитого с Конявичусом коньяка и долгого молчания голосом произнес он, — ты следила за нами все это время?
— Нет, — неожиданно быстро отозвалась Слеза. — Мой браслет настроен на головной компьютер провинции. Вчера вы входили в него через вспомогательный. Я считала с браслета, что кто-то пытается продвинуть свою программу по основным компьютерным линиям страны. Это недопустимо, — произнесла она с некоторой растерянностью.
Антон понял: что-то у нее не заладилось. «Ход вещей нарушен», — вдруг вспомнил он слова Конявичуса. Вероятно, нарушение хода вещей препятствовало сотруднице СБ Слезе действовать в отношении двух государственных преступников так, как того требовала программа СБ.
«Ну почему я ее не трахнул? — заскрипел зубами Антон. — Как же я ее не трахнул?» Ему ли не знать, что для женщины, пусть даже сотрудницы СБ, нет испытания тяжелее и горше, чем нарушение хода вещей, сбой в программе раз и навсегда расписанных действий. В эти мгновения тот, кто ее трахает, приобретает над ней почти мистическую власть. «А может, — мелькнула безумная мысль, — еще… не поздно?»
— Слеза, — скорбным голосом произнес Антон, — посмотри на деда. Его уже ноги не держат. Пожалей старого человека!
Фокей между тем бодро перетаптывался у стены, бормоча, что не худо бы перекурить и выпить.
— Что-что? — удивилась Слеза. — Ты хочешь, чтобы я его… застрелила?
— Застрелила? Почему? — Антон понял, что в СБ милосердие понимают нетрадиционно, не так, как завещал Господь.
— Как, интересно, я могу его пожалеть?
Антон подумал: она из тех, кто мягко стелит, да только вот спать тому, кому она мягко стелит, ох как жестко.
— Ты полагаешь, что старый, измученный человек с больными ногами, не сделавший лично тебе ничего плохого, не заслуживает снисхождения? — Антон недовольно покосился на стоявшего рядом с воинственно задранной вверх бороденкой Фокея, в данный момент решительно не походящего на заслуживающего снисхождения «старого, измученного человека с больными ногами». Если чего и заслуживал нашкодивший Фокей, так это хорошего пинка под тощий зад.