Ночная стража, или Кто убил капитана Хассельбурга
Шрифт:
Золото. И она...
...Как-то за обедом Саския спросила:
– Сколько человек будет на картине?
В голосе слышалось волнение. Но, возможно, это только показалось - ясные глаза жены были холодны и походили на два новеньких гульдена.
Рембрандт поднёс бокал к губам и ответил:
– Человек двадцать во главе с капитаном Банингом Коком... и лейтенантом Рёйтенбюргом.
Саския, одетая в тёмно-синее платье, придававшее ей изысканно хрупкий
Он высоко поднял бокал. Да, жёлтый - это, пожалуй, вино.
Или яд змеи?
Жёлтый тоньше красного, подвижнее, он текуч и "гаснет" от света. Укрывистый жёлтый ложится густо, делая нижний слой невидимым, а прозрачный, наоборот, позволяет ему просвечивать. Красный же статичен, он затвердевает как запёкшаяся кровь.
С неимоверным трудом Рембрандт сделал глоток.
Саския потупилась. Её голос дрожал:
– И как долго это продлится?
Глаза тоже выдают. Поэтому она и прячет их.
– От одного часа до двух месяцев, - ответил Рембрандт, стараясь оставаться приветливым.
– Что же ты не пьёшь? Доктор сказал, глоток хорошего вина пойдёт тебе на пользу.
– Ты, конечно, шутишь, - глухо сказала она и пригубила из бокала.
Она пила его, этот свет - ядовито-жёлтый, золотой...
Рёйтенбурга он напишет в золотом. Как и девочку с лицом Саскии. Они будут в центре.
И обязательно кто-то в чёрном...
3.
Одетый в чёрный бархат, и от этого почти неразличимый в полутьме, капитан Кок и лейтенант Рёйтенбург в сверкающем золотистом камзоле, - они явились передать плату за работу.
– Прошу вас, господа!
– пригласил Рембрандт.
Он в упор смотрел на Виллема Рёйтенбурга: разодет по-парадному, широкая грудь, крепкие руки. Ничего не скажешь - бравый лейтенант. Как он несет своё тело! С лёгкостью, непринужденностью. Но на фоне шелковистых каштановых волос лицо казалось слишком жёстким.
Банинг Кок надменно обратился к Рембрандту:
– Вы заключали контракт на картину с капитаном Хассельбургом? Я его преемник, мне и платить. Вот остаток денег.
Да, он взял эти деньги! Тысяча шестьсот флоринов сумма немалая, а ему нужно выплатить долг.
Немного смущённая торопливая болтовня жены, её порозовевшее лицо. Он перехватил быстрый взгляд Саскии, адресованный Рёйтенбургу...
Тот лишь кивнул в ответ, и лицо застыло как маска. Считает, теперь достаточно скупого приветствия.
"Да что вы возомнили о себе, лейтенант?" - думал Рембрандт.
– "Ваш протазан не так велик, как вам кажется".
Но, чёрт возьми, ему пришлось взять эти проклятые деньги!
Роскошь огромного дома - всё едва различимо, кажется далёким, словно переместилось куда-то на неосвещённую сторону.
Понимал, она
Счастье надломлено. Что ему оставалось? Только два встречных порыва: молить о прощении и даровать его.
Саскии не пришлось увидеть торжества в честь Марии-Генриетты. Четырнадцатого июня тысяча шестьсот сорок второго года в пять часов утра вечной и неизменной мудрости всемогущего Создателя было угодно принять душу Саскии в своё вечное Царство.
Умерла она легко. Ни болей, ни ощущения конца. Смерть пришла тихо, во время сна. В гробу она лежала как живая.
Погребальный звон. Несколько стихов из Библии. Потом крышку гроба заколотили, накрыли чёрным сукном и осыпали цветами. Шесть носильщиков подняли гроб и поставили на носилки.
Процессия двигалась неторопливо, в полном молчании. Длинные чёрные одежды, слёзы на щеках женщин.
Траурный кортеж дважды обошёл кладбище и остановился перед вырытой могилой. Когда гроб опустили на дно ямы, Рембрандт заглянул вниз. На него пахнуло холодом и сыростью. А мысленный взор проникал глубже, туда, где он видел подземный канал, по которому чёрный баркас доставит новую обитательницу в подземное царство.
Возвратившись с кладбища домой, он весь день принимал соболезнования - от соседей, бывших заказчиков, учеников, членов гильдии святого Луки, врачей из Хирургической гильдии...
К вечеру горе утонуло в море выпитого вина. Уже разошлись и самые близкие друзья, а он всё пил и думал о гробе, зарытом в землю. Рембрандт не мог представить Саскию как бесформенную гниющую массу.
Он окинул взглядом пустую комнату. Темно и тихо. Как в гробу. Дом опустел. Нити, связывавшие его с жизнью, оборваны.
На картину положен последний мазок. Рембрандт запер мастерскую. Его странно удивляло то обстоятельство, что сам он продолжает жить. Он начал писать картину любящим мужем, а закончил вдовцом.
Он попытался представить и себя мёртвым, как его тело покидает душа.
Сможет ли он хотя бы понять, что происходит?
4.
– Мене, текел, упарсин, - бормотал Рембрандт, спускаясь по скрипучей лестнице.
– Всё тлен...
В зале темно. Сквозь щель в закрытых ставнях пробивался слабый лунный свет, влажный и голубой, как туман. Предметы вокруг огромные, неясные.
Устроившись в кресле, он зажёг всего одну свечу. Только, чтобы разорвать тьму.
Долго сидел, уставившись в темень, сгустившуюся в углу возле камина. Ему чудился гул мельничных крыльев и приглушённый рокот шестерён.
Спинка кресла слегка скрипнула, будто на неё кто-то опёрся, лёгкое дуновение коснулось руки, лежащей на подлокотнике. Из угла возле камина послышалось тихое всхлипывание. Рембрандт взял свечу, поднял вверх.
Протискиваясь между массами тени в узкую полоску сжатого вибрирующего света, в комнату вплыла Саския.