Ночное солнце
Шрифт:
— А что?
— К счастью, у нас нет групповых браков, — констатировал Чайковский.
Рута умолкала. Она не знала, что такое групповой брак. Так шутили, подзадоривали друг друга, смеялись.
Но, оставшись наедине, девушки страдали. Что делать, когда влюбились? Что?!
Страдали порознь. Делились друг с другом всем, только не этим. Догадывались, что влюблены обе. Потому и не говорили об этом. Долго, разумеется, так продолжаться не могло.
Первой не выдержала Рута, как самая молодая и горячая. Однажды
— На, — сказала она удивленному ее поздним визитом Чайковскому, — вот твои конспекты. Обещала завтра, а закончила сегодня. Вот — принесла.
— Спасибо, — проговорил Чайковский. — Проходи, раз пришла.
— Что значит «раз пришла»? Не очень-то ты любезен, Илья.
— Садись. Чаю хочешь?
— Хочу, — сказала Рута.
Она поежилась: в комнате было холодно из-за распахнутого настежь окна. Поудобнее устроилась на единственном стуле — лейтенант Чайковский вел спартанский образ жизни, быт мало его волновал.
Он ушел на кухню, поставил чайник и, вернувшись, сел на кровать, устремив на Руту внимательный взгляд.
— Ну? — сказал он, когда молчание слишком затянулось.
— Что «ну»? — Рута отвернулась, смотря крайне заинтересованным взглядом на оконные занавески.
— Ты же не за тем пришла, чтобы принести мне конспекты.
— Верно, не за тем, — согласилась Рута и покраснела. Теперь она глядела на лампу под зеленым абажуром.
— Зачем же?
— Надо поговорить, Илья.
— Давай поговорим. — Он был подчеркнуто серьезен и внимателен.
— Дело в том, — решилась наконец Рута, — дело в том, что я тебя…
Но она не закончила. На кухне пронзительно и требовательно засвистел чайник. Он свистел и шипел на все лады, прямо-таки человеческим голосом, словно кому-то возмущенно выговаривал.
Чайковский привычно вскочил и побежал на кухню.
— Вот скандалист, — укоризненно говорил он чайнику, продолжавшему недовольно ворчать, надув блестящие алюминиевые щеки.
Чайковский налил кипяток в разномастные стаканы, бросил туда щепотки чая и по куску сахара, потом, подняв двумя пальцами второй, вопросительно посмотрел на Руту.
— Бросай, бросай, — проворчала она, — можешь и третий. Если не жалко, конечно.
— Мне для тебя ничего не жалко, — сосредоточенно следя, как сахар растворяется в кипятке, сказал Чайковский.
— Да врешь ты! — с откровенной тоской отметила Рута. — Жалко…
— Чего? — удивился Чайковский, закончив наконец свои чайные операции и выпрямляясь. — Что я для тебя жалею? Что, Рута?
— Внимания, нежности, ласки, — перечисляла она ровным голосом. — Любви, раз уж на то пошло, — закончила она тихо.
— Ты за этим пришла? — спросил он сухо.
Она молча кивнула головой.
— Яне могу дать того, чего у меня нет, Рута. Пей чай.
— С чем?
— Вот видишь, у меня и к чаю ничего нет…
— А любви?
— Любовь есть, Рута, но не такая, какой ты ждешь.
— Ты знаешь, какой я жду?
— По-твоему, бывает несколько любовей?
— Для меня только одна.
— И для меня одна.
— Но она не для меня?
Они словно перебрасывали мячи фраз через невидимую сетку: «Стук-стук, стук-стук».
Но ведь кто-то, в конце концов, промахивается и проигрывает…
Они долго молчали, пили пустой чай.
Вдруг Рута поднялась, сказала устало:
— Я пойду.
— Подожди, — остановил он ее.
— Что ждать? Ждать нечего, — констатировала она печально.
— Ты пришла поговорить. Так давай поговорим. Я не люблю, когда какие-нибудь вопросы остаются в подвешенном состоянии.
— Вопросы! — с горечью повторила она. — Вопросы! Может быть, протокольчик будем вести? На повестке дня: любовь одной малолетней дуры к твердокаменному товарищу Чайковскому. Слушали: заявление упомянутой дуры. Постановили: гнать ее вон. И все. Закрой окно-то хоть. Замерзнем!
— Не паясничай! — сказал он с раздражением. — Вы обе мне дороги, я вас по-своему люблю, мне было бы тоскливо без вас. Я привык к вам, и начни вы завтра проводить время с кем-нибудь другим, наверняка огорчился бы, а может быть, и ревновал. Все это так. Но жениться на вас, на одной из вас, я не собираюсь. Как и вообще жениться.
— Никто тебя в загс не тянет, — Рута пожала плечами.
Терпение Чайковского, видимо, истощилось. Синие глаза потемнели. Губы плотно сжались. Подчеркнуто вежливо, но холодно он продолжал:
— Заранее прошу извинения, если я тебя неправильно понял. И прошу правильно понять меня. Я, наверное, выгляжу старомодно со своими разговорами о женитьбе. Но просто спать с вами я тоже не собираюсь. Ни с тобой, ни с Зоей. Кстати, почему ты не можешь относиться ко мне, как она? Просто по-дружески?
— Как она? По-дружески? Ох, не могу, держите меня! — Рута залилась смехом.
Она смеялась так долго, что у нее даже слезы выступили на глазах. Она вытерла глаза маленьким смятым платочком, который достала из рукава, и посмотрела на Чайковского с жалостью:
— Да, Илья, ты действительно не на земле живешь. Ты пребываешь в подвешенном состоянии, на парашюте, где-нибудь в ста километрах в облаках. Не понимаю, как ты можешь быть хорошим офицером, если не видишь дальше своего носа? Ох, не могу!
Некоторое время он внимательно смотрел на нее. Потом тихо спросил:
— Она тоже?
— Она тоже, она тоже! — весело подтвердила Рута. — Представь, она тоже! Такая вот необычная ситуация. Обычно два парня и одна девка маются. А тут наоборот. Скажи, не смех? Рассказать кому — не поверят.