Ночное солнце
Шрифт:
И все же долго его отношения с двумя подругами оставались внешне прежними. Пока не произошло одно событие…
«Морально-психологический фактор», как ученые пышно именуют теперь старомодное, не устраивающее их, вероятно, своей простотой слово «настроение», играет в жизни любого человека не последнюю роль. Военного человека в том числе. Смятение чувств, в котором пребывал лейтенант Чайковский, отражалось на его службе, и, увы, не в лучшую сторону. Он до сих пор действительно был гордостью полка. Ему поручались самые трудные и ответственные задания, как
Однажды на учениях посредник, «уничтожив» командира батальона, дал вводную, по которой заменить «убитого» должен был командир взвода. И лейтенант Чайковский прекрасно руководил батальоном, овладел заданным объектом внезапно, молниеносно, почти без потерь, применив хитрость, которая даже посреднику-полковнику не пришла в голову.
— Этот далеко пойдет, помяните мое слово! — восхищенно говорил посредник, когда полковые учения разбирались в узком, начальственном кругу. — Ему, чтоб полком командовать, только папахи не хватает.
И вдруг лейтенант Чайковский, пример для всех, допустил подряд две ошибки на учениях, опоздал к вечерней поверке, не приготовил конспекты к политзанятиям. Это было невероятно.
Первым заметил и забеспокоился командир. Он вызвал Чайковского к себе и спросил:
— Ты что, Чайковский? Может, болен? Или что не так? Дома-то все в порядке? — допытывался командир. — А может, влюбился?
Лейтенант молчал. Но командир уже догадался.
— Учти, Чайковский, любовь положительная эмоция. Если, конечно, взаимная. У тебя же другой быть не может. Уж коли ты полюбишь, какая же дивчина тебе не ответит? Такой на свете не существует! Другое дело, если не знает, не догадывается. Так ты скажи ей!
Нехитрым советом старшего товарища, наверное, Илья рано или поздно воспользовался бы, однако судьба сама торопила события. И крайне драматическим способом. Душевное состояние Ильи сказалось и на его прыжках с парашютом. Однажды он затянул раскрытие, другой раз поймал себя на том, что недостаточно тщательно сложил парашют. А в тот день у Чайковского уже с утра было плохое настроение. Впервые из-за ничтожного пустяка, в котором виноват-то, кстати, был не рядовой, а сержант, он вдруг накричал на солдата. Проверяя оружие, лейтенант обнаружил, что рядовой Марков поставил автомат не на место. Он немедленно вызвал его и сделал выговор. Марков пытался оправдаться:
— Я его на место поставил, товарищ гвардии лейтенант! Честное слово!
— Прекратите пререкаться! — повысил голос лейтенант.
— Да я… — снова начал Марков.
— Наряд вне очереди за пререкание с командиром! — закричал Чайковский.
Солдат был ошарашен. Такого с командиром взвода никогда еще не случалось. Чтобы лейтенант накричал! Да еще несправедливо наказал!
В это время в оружейную вбежал командир отделения:
— Товарищ гвардии лейтенант, разрешите обратиться! — И, дождавшись кивка, озабоченно продолжал: — Товарищ гвардии лейтенант, автомат рядового Маркова неисправен, газовая камера барахлит. Разрешите сдать в оружейную мастерскую. Я его вечор отставил в сторонку и…
— Извините, гвардии рядовой Марков, взыскание отменяю! — резко сказал Чайковский и вышел из оружейной, оставив своих десантников с раскрытыми ртами.
Случай этот окончательно вывел Чайковского из равновесия. Поэтому, наверное, все и произошло.
…Зоя покинула самолет, и оранжевый купол ее спортивного парашюта уже вспыхнул за хвостом Ан-2.
Теперь прыгал Илья. Но мысли его были не о прыжке. Он думал о Зое, о ее признании, о майоре Суслове, об их дружной троице, которая развалилась, о Руте, об этом злосчастном инциденте с ни в чем не повинным солдатом…
Он потерял собранность, чувство времени, летел, распластав руки и ноги. И вдруг всем телом, всеми чувствами, мгновенно обострившимися, понял, что-то не так. Но было поздно.
Стабилизатор парашюта зацепился за ногу, сработал прибор, вышедший из ранца, главный парашют образовал дугу, не раскрылся. Чайковский мгновенно дернул кольцо запасного, но запасной, выскочивший с шелестом из своей маленькой сумки, распрямился, напрягся и, обмотавшись вокруг основного, тоже не раскрылся… Свист воздуха проник под шлем. Он был страшен, он нарастал… Все вертелось окрест в пестром бешеном хороводе…
Чайковский даже не успел попять, что гибнет. Внезапно что-то прошелестело, обволокло его, потом с силой дернуло, а его стремительное падение превратилось в быстрый, но плавный спуск.
Только тогда он начал приходить в себя. Он видел напряженное, побледневшее лицо Зои, видел ее сильные руки, державшие его беспомощный парашют, синее небо за ее спиной, быстро приближающуюся землю…
Они приземлились благополучно, даже удержались на ногах. К ним бежали люди, медленно опадал блестящий купол запасного парашюта, который Зоя раскрыла, когда Чайковский врезался в ее основной, раскрыла, успела схватить парашют Чайковского. И спасти ему жизнь.
Они продолжали стоять, крепко обнявшись, глядя в глаза друг другу, ничего не замечая вокруг.
Наконец Зоя сбросила шлем, волосы рассыпались по плечам, она положила голову ему на грудь, не выпускала из рук.
— Я тебя теперь никогда не отпущу, Илья, — прошептала она. — Господи, до чего я испугалась…
Он не успел ответить. Их окружили, жали руки, поздравляли Зою, смеялись, начали качать.
Подлетела санитарная машина, и их насильно затолкали в нее. Пока машина мчала их в город, Илья держал ее руки. Молчал.
— Это я тебя никогда не отпущу, — сказал он наконец, словно продолжая разговор. — Пора кончать эту комедию. Мы с тобой любим друг друга, и ты будешь моей женой! — закончил он решительно.
— Когда? — спросила она.
— Сегодня, — ответил он.
Они остановили машину и как были в комбинезонах пошли к нему домой. Зоя осталась у него. Наутро они подали заявление в загс и через две недели сыграли свадьбу в военторговской столовой: у него тогда было не генеральское денежное содержание. Лейтенантское.