Ночной мотоциклист (сборник)
Шрифт:
Ну, а если он увидит в кухне живого Воробьева? Ошеломленный неудачей, испуганный, он заговорит, попытается что–то объяснить и этим неминуемо выдаст себя.
Остальное тебе известно не хуже, чем мне… Добавлю только: сегодня я узнал, что четыре года назад Шавейкин вместе с другими связистами выполнял какие–то наладочные работы в аэроклубе в Лосихе. Там ему стал известен график отправления самолетов с кассирами. Как выяснилось на допросе, с двумя рецидивистами — бывшим полицаем Оливцом и опустившимся алкоголиком Воробьевым — он познакомился несколько лет назад, когда отбывал наказание за растрату. Теперь Шавейкин решил использовать своих «дружков» для того, чтобы организовать разбойное нападение на летном поле.
Он и раньше «наводил» этих двух преступников, но сам оставался в тени, получая крупные барыши за «руководство». Просмотрев старые дела, связанные с преступной деятельностью Оливца и Воробьева, я убедился, что Шавейкин чрезвычайно ловко выходил сухим из воды. А между тем в этой троице он был главным действующим лицом. Он подробно разрабатывал каждую «операцию», проявляя немало изобретательности…
— Словом, этот тихонький человечек — матерый преступник?
— Да! Очевидно, после разбоя в Лосихе Шавейкин решил окончательно избавиться от своих сообщников и на длительный срок уйти «на дно», притаив похищенные деньги. Не вышло!.. Старая поговорка «сколько веревочке ни виться…» и на этот раз оказалась верной.
Павел придвинул к себе бумаги и нажал кнопку звонка на столе.
— Теперь перейдем к делу…
За окном настойчиво сигналила машина, вызывая кого–то из управления. Разгорался суетный день.
…Шавейкин вошел в комнату пригнувшись, как бы в полупоклоне перед «начальством», всем своим видом выражая покорность, раскаяние и полную готовность вывернуть себя наизнанку. Бледный, расплывчатый человечек в клетчатом пиджачке. Подтянул брюки, чтобы не вздувались пузырями, уселся на предложенный стул, сложил ручки. В нем не было, однако, растерянности — очевидно, в голове Шавейкина созрел какой–то план защиты.
— Я бы очень просил вас принять во внимание, что лично я не убивал Воробьева, — сказал он нарочито жалобным голоском — Я вообще по природе человек робкий, на такие дела не гожусь… На преступный путь меня втянули сами Воробьев и Оливец… Воздействие угроз!.. Они заставили меня под страхом смерти… Но меня не оставляла мысль рассчитаться с ними за все… И вот, как видите…
Он склонил голову набок, вглядываясь в старшего лейтенанта и старательно изучая его. Вежливый, тихонький!.. Всю свою изворотливость и хитрость он посвятил одному — обогащению. Приобретать! Любой ценой, любыми средствами, не брезгуя при этом ничем.
— Вы узнаете этого человека? — спросил меня Павел.
— Да, — ответил я, — узнаю.
Мы вышли из управления вечером, солнце цеплялось за телебашню, поставленную над городом на Белой сопке. Самолет тащил в небе серебряную нить, распахивались двери учреждений, у кинотеатра выстраивались очереди. Нас подхватила толчея, понесла, как поток, перекатывая через перекрестки.
Павел отстал — я оглянулся и не нашел его в толпе. Он растворился в улице, слился с нею: стандартное демисезонное пальтишко, кепочка, тонкая, как гвоздик, папироска в зубах. Отличи такого среди тысяч подобных. Наконец я заметил лоток букиниста, протиснулся, узнал знакомую фигуру. Павел листал книгу, букинист что–то втолковывал ему.
Со старшим лейтенантом произошло какое–то удивительное превращение. Решительный, энергичный сотрудник угрозыска исчез. Передо мной стоял застенчивый, немного неуклюжий и рассеянный сосед по коммунальной квартире — тот самый, с которым я коротко здоровался, сталкиваясь на кухне.
Не верилось, что этот человек только что провел короткую, но решительную схватку. Преступник долгое время таился среди людей, он и на этот раз сделал все, чтобы улизнуть безнаказанным… Он мог натворить еще немало бед, если бы не попался в ловушку, подстроенную этим простоватым с виду парнем в стандартном сереньком пальто.
Мы знаем инженера, который выстроил городскую телебашню, подумал я, знаем конькобежца, завоевавшего на нашем стадионе чемпионский титул, знаем земляка–поэта, чьи книги лежат сейчас на лотке у букиниста, но имена таких людей, как Павел, остаются неизвестными. Принято говорить: такова профессия. Справедливо ли это?
— Слушай, Паша, а ведь ты блестяще провел дело, — сказал я, тронув приятеля за плечо. — Блестяще от начала до конца.
Мне хотелось, чтобы эта фраза прозвучала как признание, как благодарность от имени оживленных, беззаботных людей, что заполняли вечерние улицы.
— Ну, провел, — буркнул Павел. — Должен был провести, вот и провел.
Ладно, решил я. Должен — тебе это слово заменяет все. Но тогда и я должен.
Должен рассказать о сотруднике угрозыска Павле Чернове…
Ты говорил как–то об эпиграфах, которые можно найти у Шекспира? Хорошо, начнем с эпиграфа.