Ночной патруль
Шрифт:
– Ну? – говорит Пайчадзе.
– На моей стороне сидел майор...
– Э? Видел... Что-нибудь не в порядке?
– Документы в порядке.
Пайчадзе смотрит на часы и гасит сигарету.
– Тогда пошли дальше.
Карбулаков жует губами и мотает головой.
– Нет, товарищ лейтенант. У меня сомнение...
Левая бровь Автандила Пайчадзе изумленно лезет вверх.
– Точнее, – говорит Карбулаков, – я его видел раньше.
– Где?
– На шоссе. В прошлом году. У шлагбаума. И документы помню. Документы были художника-декоратора. Из Еревана. А сейчас – майор. Возвращается из Харькова.
– Ты не путаешь? – говорит Пайчадзе.
– Он меня узнал, как только я его узнал. Я шел и затылком чувствовал: узнал он меня.
– Э... – Пайчадзе поцыкал сквозь зубы. – затылком... Майора ссадим зря – вот где будет затылок.
Он показал на свой затылок.
Я понимаю Пайчадзе. До станции минут тридцать езды. Проверить майора по-настоящему можно только там: в комендатуре. Ждать здесь, в тамбуре, до остановки? Нет, так мы не делаем. Лучше под каким-нибудь предлогом вызвать майора в тамбур, не волновать пассажиров.
– Пошли, – говорит Пайчадзе. – Сделаем так. Я смотрю документы, ты смотришь на майора, если не ошибся – скажем, ты потрешь лоб рукавицей – вот так.
Для молчаливого Пайчадзе это очень большая фраза.
Карбулаков, выдвинув приклад, не снимая ремень с плеча, оттягивает затвор и медно-красный патрон проскальзывает в патронник. Не рано ли? Не напутал ли ты, Карбулаков? Год назад видел человека... Сам в прошлый раз свои старые портянки с моими новыми перепутал... Тоже мне, радар на затылке. Вот ссадим майора ни за что ни про что... Впрочем, все может быть... Ладно, Карбулаков, пошли.
...Майор дремлет. Шинель – внакидку. Ушанка на полке рядом с небольшим желтым добротным чемоданчиком. Очень мирный майор, даже симпатичный.
– Товарищ майор! Ваши документы, – козырнув, говорит Пайчадзе.
Жужжание в вагоне словно делается тише. Многие оборачиваются к нам.
Майор открывает усталые глаза.
– В чем дело, лейтенант? Документы? Ваш сержант только что смотрел мои документы...
Пайчадзе очень вежливо и настойчиво ждет, переступая с ноги на ногу и поскрипывая кожей сапог.
Не думаю, чтобы Карбулаков потер лоб рукавицей. Очень уж симпатичный майор. Любит, конечно, покомандовать, но дома, наверное, ходит в мягких туфлях, а вечером пьет чай с вареньем. И в Харькове гостил у родственников жены. Воевал, наверное, награды имеет, и ранения, и все такое... Эх, Карбулаков, Карбулаков...
– Вот мои документы. Прошу... – говорит майор.
Я заглядываю через плечо Пайчадзе в удостоверение.
Совести у тебя нет, Карбулаков. Впрочем, спросонья, да еще при таком свете, можно и обознаться. Пайчадзе долго, непривычно долго для него исследует удостоверение личности.
Майор все так же устало смотрит на Пайчадзе. Я и Карбулаков для него не существуем. У майора набухшие веки не спавшего ночь человека. Наверное, штабной майор, которому пора в отставку. Я смотрю на Карбулакова и вижу вдруг, что он трет рукавицей свой лоб.
Пайчадзе уважительно складывает удостоверение, присоединяет его к прочим документам, но майору их не возвращает. Он держит их в левой руке. Правой он снова чуть касается ушанки.
– Товарищ майор, я прошу вас пройти с нами в следующий вагон.
– А в чем, собственно, дело?
Пайчадзе оглядывает заинтересованных пассажиров, словно хочет дать понять майору, что ему очень жаль, но здесь не место все объяснять...
– Я нездоров, – резко и хрипло говорит майор. – И никуда я не пойду! Если у вас, лейтенант, возникли фантазии относительно моих документов – это ваше дело.
– Это мое дело, – говорит Пайчадзе, – и я прошу вас пройти все-таки с нами.
Видя, что объясняться бесполезно, майор зло встает, зло хватает с полки свой желтый чемодан, нахлобучивает ушанку и поправляет накинутую на плечи шинель.
И тогда я оцениваю ширину плеч этого майора, и мощь его грудной клетки, и силу его, наверное, нестарых, тренированных ног, когда он, покачиваясь, идет позади Пайчадзе к выходу.
Очень симпатичный майор. Вряд ли он штабной. Это настоящий строевик и до пенсии ему далеко.
Мы выходим в тамбур, и Пайчадзе, взглянув на часы, вежливо говорит майору:
– Через пятнадцать минут – остановка. Мне очень жаль, что так получилось.
– Мне тоже, – говорит майор, ставит чемоданчик возле своих ног и снова поправляет шинель.
Так мы и стоим: слева я, в проходе рядом с майором – Пайчадзе, у правой двери – Карбулаков.
После духоты вагонов приятно стоять в холодном тамбуре. Я смотрю на майора. Он как-то сгорбился, стал ниже ростом, я вижу его лицо в профиль. Обыкновенное лицо. Должно быть, и вправду нездоров...
Паровоз свистит. Значит, сейчас мост. За мостом будка обходчика. После будки минут десять езды.
И вдруг я начинаю вспоминать: среда сегодня или четверг? Еще не прошедшая ночь сбивает меня с толку, и я думаю – среда или четверг. Конечно, все равно – среда или четверг, но меня заботит самый факт.
– Среда или четверг сегодня? – спрашиваю я у Пайчадзе. Пайчадзе с удивлением смотрит на меня. Со своим вечным удивлением.
– Четверг, – говорит майор, – уже четверг.
Паровоз снова свистит, вагон сильно качает в сторону, и тут все это и происходит. Происходит быстрее, чем я успеваю сдернуть с плеча автомат. Майор чуть оттягивает от двери Карбулакова и бьет его раскрытой ладонью правой руки. Карбулаков спиной ударяется о Пайчадзе и валится, загораживая проход.
В то же мгновение майор – как был, шинель внакидку, – плечом вперед вываливается в распахнутую дверь, дверь, которую я перед этим не удосужился проверить, закрыта она или нет. Проклятый майор знал, что она открыта и нужно только нажать ручку вниз. И он вываливается в снег, в темноту, на полном ходу. Этого достаточно, чтобы сообразить, что он – не майор.