Ночной волк
Шрифт:
А горевал он сильно. И о Валерке, и о себе, и о том коротком отрезке сплошных удач, который, конечно же, не мог длиться вечно и должен был когда-то оборваться — но почему так внезапно, резко и трагично? Думать об этом было больно и страшно, не думать — трудно. Поэтому Чехлов левачил с утра до ночи, даже выходные прихватывал: конкретная работа хоть чем-то заполняла мозги, да и зарабатывать теперь надо было по максимуму. Не потому, что иначе не хватало денег — хватало. Но Чехлов понимал, что палочки-выручалочки, припасенной на худой случай, больше нет и,
Девкам Чехлов больше не звонил — не то было настроение, да и все в жизни стало иным: триста ежемесячных халявных долларов остались в удачливом прошлом и каждый заработанный рубль словно бы прибавил в весе и заставлял себя уважать.
Анька кожей почувствовала изменение ситуации. Не сразу и очень осторожно, но она все же задала вопрос, как дальше.
— Как ты думаешь, теперь, без Валерия, они тебя не уволят?
— Все может статься, — сказал Чехлов, — а хоть и уволят, с голоду не умрем, машина выручит. Это ведь тоже деньги, и не такие уж маленькие.
— Только бы не сломалась, — вздохнула жена. Больше она ничего не сказала, но этот ее вздох словно бы открыл и узаконил нынешнее чехловское ремесло. Знает, понимает, не комплексует — и на том спасибо.
Валеркин уход создал еще одну проблему, мерзкую до крайности. Хитрый толстячок, уже ознакомленный с новостями, просил отложить вопрос на неделю. Было совершенно ясно, что никаких денег он давать не собирался и не даст — но что теперь делать? Съездить к нему — только дерьма нахлебаешься. Плюнуть и забыть — еще унизительней: мол, сам понял свое жалкое место.
Чехлов решил позвонить и как минимум напугать толстячка. Он заранее придумал и обкатал в мозгу, что скажет. Примерно так: я, мол, просто посыльный, что велели, то и передаю. А если договоренности меняются, они, наверное, сами к вам заедут. Или вас к себе пригласят… Трусоватый толстячок, конечно, спросит, кто заедет и кто пригласит, на что Чехлов вполне доброжелательно ответит: кто меня посылал, те и заедут. Разумеется, эпопея на этом кончится, но хотя бы лицо сохранит: месяц, а то и два жирный лицемер будет вздрагивать от каждого скрипа, от каждого шага за спиной.
Он перезвонил точно через неделю. Секретарша узнала, была приветлива:
— Сейчас соединю.
Видимо, трубку она положила на стол, потому что дальнейший разговор Чехлов слышал вполне отчетливо.
— Николай Егорович, там Борис Евгеньевич.
— Чехлов, что ли?
— Чехлов.
— Меня нет.
— А когда будете?
— Для него — никогда. На совещании, обедает, уехал, в отпуске… Только — вежливо! Позвоните через месяц, а лучше через два. Все!
Секретарша сказала уже Чехлову, растерянно и виновато:
— Борис Евгеньевич, у Николая Егоровича совещание, позвоните после шести. Или завтра с утра.
— Конечно, — бодрым тоном произнес Чехлов, — лучше уж завтра.
Мразь. Какая же все-таки мразь…
Денег жалко не было, с деньгами он уже простился: сладкая халява дуриком возникла и дуриком ушла, черт с ней. Но невыносимо было думать, что эта жуликоватая мразь опять наверху, что директор небось, потирая жирные лапки, празднует победу и освобождение. Что за страна такая, где при любом раскладе вор и подонок всегда вывернется!
Настроение было такое, что хоть за руль не садись: в машине в первую очередь надо думать о дороге, иначе быстро выяснится, что на улице слишком много встречных грузовиков и попутных столбов. Но и дома оставаться было не лучше — так себя до инфаркта догрызть недолго. Колебания прервал звонок: просили Бориса Евгеньевича, но он сразу узнал ворчливую Лизкину интонацию.
— Да один я, говори нормально, — ответил Чехлов.
— Куда пропал-то? — спросила Елизавета. — Я уж думала, случилось что.
— Может, и случилось, — согласился Чехлов. Врать не было ни сил, ни желания.
Лизка долго молчала. Потом предложила:
— Увидеться не хочешь?
Слегка подумав, Чехлов понял, что хочет: девка неболтливая, ненавязчивая, с ней, по крайней мере, лучше, чем одному. Можно, например, по парку погулять.
Договорились встретиться у Тимирязевки: хорошее место, парк большой, полудикий, народу мало. Лизка пришла в обычном своем прикиде: та же юбчонка, та же маечка. Блузку бы ей какую-нибудь купить, подумал Чехлов, но тут же вспомнил, что теперь у него с деньгами будет не так свободно, как пару недель назад: Валеркина гибель разом спихнула его с горки вниз, на два-три социальных слоя.
Они вошли в парк, не спеша двинулись по длинной пустой аллее. Далеко впереди дорожку перебежала собака, следом прошла женщина с коляской.
— Что случилось-то? — спросила Лизка.
— Друга у меня убили, — ответил Чехлов, — самого, пожалуй, близкого друга. Как раз неделя прошла.
— Он кто был?
— Вроде предприниматель. Мы с ним о делах мало говорили.
— За что, не известно?
— Кто же скажет? Вышел из дому, рядом охрана. Пальнули издалека в голову — и все, на месте.
— Время такое, — проговорила Лизка, будто это могло утешить.
— Когда я работу потерял, он один помог, — сказал Чехлов, — машину вот эту отдал. Если бы не он, не знаю, как бы вывернулся.
День был жаркий. Они молча погуляли по парку, посидели в тени на скамейке.
— Ничего не могу делать, — пожаловался Чехлов, — все из рук валится. Знаешь, бывает, ногу сведет, ни лежать, ни сидеть, а повернешься — больно. Так вот у меня сейчас словно всю душу свело.
— Может, тебе просто напряг сбросить? — спросила Лизка.