Ночные гоцы
Шрифт:
Родни подумал, а что если на самом деле дать себе немного воли? Делламэн и Джулио давно уехали, и вокруг не было ни одного англичанина, который мог бы его осудить. Он легонько и мелодично отрыгнул и усмехнулся.
При дворе Рани жило несколько стариков-сказителей. По вечерам они повествовали о Раванах — об их былом величии, о соколиных охотах и охотах на тигров, о войнах, пытках, и о сражениях. Родни забросил Марко Поло — стариковские рассказы были столь же правдивы и не менее захватывающи. Рани побуждала их вспоминать о расцвеченных легендарным блеском похождениях его прапрадеда, Джонатана Сэвиджа: о том, как он жил, подобно радже, и как наконец уехал, нагруженный дарами и добычей стоимостью в полмиллиона рупий. Куда, к черту, он мог их подевать, хмуро удивлялся Родни. Ему, во всяком случае, ничего не досталось.
В комнате было жарко. Позолота, вино, музыка… Вся эта роскошь пробудила в нем зависть. Жалкие четыре сотни рупий в месяц, за жемчуг Джоанны до сих пор не уплачено, понадобятся средства на образование Робина — и будут ведь еще дети, когда она преодолеет свой страх и эти притворные опасения за свою фигуру; или это страх у нее притворный? И почему никто не предложит ему хорошенькую большую взятку? За что только? Какой смысл кому бы то ни было сейчас подкупать офицера? Вот штатского — другое дело! Конечно, в середине прошлого века все было бы иначе. Индия в ту пору была золотыми джунглями, и сам он вел бы себя по-другому. Джонатан Сэвидж брал взятки и ничуть не стыдился этого. Еще отец Родни, Вильям Сэвидж, который, насколько ему было известно, за всю свою жизнь не взял ни одной, считал, что продажность вовсе не позорит мужчину — так же, как не позорят его распутство, пьянство, вообще любые пороки, кроме трусости. Таков был моральный кодекс восемнадцатого века, кодекс светских людей времен принца-регента. Неприятности начались, когда этот чертов Альберт [24] навязал свою нудную немецкую добропорядочность сначала королеве, а потом и всем ее поданным. Когда-то англичане отличались буйным нравом. Теперь они стали невыносимо скучны. Впрочем, горевать об этом было уже поздно: он сам был воспитан в новых правилах, и не смог бы принять взятку, даже если бы захотел, и даже если бы нашелся дурак, готовый ее дать.
24
Имеется в виду принц Альберт Саксен-Кобургский и Готский (1819–1861), муж королевы Виктории.
Он отбросил упавшую на лоб прядь и хмуро выпил еще. Притви Чанд заснул с открытым ртом, раскинувшись на алом шелковом покрывале. Сонным взглядом Родни отметил, что в комнате осталась гореть только одна лампа, расположенная в дальнем углу. Немногие оставшиеся гости — все мужчины — куда-то незаметно скрылись. Исчезли и слуги. Алые с золотом драпировки плыли у него перед глазами в неясном мерцании лампы. Занавеси на балконе, где играли музыканты, оказались задернуты. Во мраке гравировал арабески дутар, и кто-то бил обеими руками в барабан: каждая рука отбивала свой собственный ритм, отличный от ритма, задаваемого дутаром. Все три ритма то расходились, то в какой-то момент на мгновение сходились, чтобы после паузы вновь разойтись и вновь встретиться. Перед ним танцевали шесть девушек — их руки извивались в такт музыке, замирая, когда замирала она. У каждой девушки на правой лодыжке было по два браслета. Браслеты вызванивали: «клинк-клинк, клинк-клинк». На стенах поблескивали серебряными вензелями мечи и щиты. Свет мерк.
Посреди комнаты на полу трепетала смуглая девушка. На ней не было ни браслетов, ни развевающейся юбки, ни тесно прилегающего лифа. Ее нагое тело зашевелилось и по нему заскользили блики света. Притви Чанд продолжал спать. Остальных танцовщиц поглотил внешний мрак. Должно быть, где-то там, в темноте, они сплелись с солдатами или придворными, сплелись, как каменные изваяния в храмах — изваяния женщин, распростертых в объятиях многоруких богов, — сплелись навеки, вырезанные из одного камня.
Девушка вытянулась прямой напряженной стрелой. Через мгновение она уже изгибалась луком, луком с натянутой тетивой. Тетива ослабла — она превратилась в женщину, медленно извивающуюся в экстазе. Ее груди колебались в такт ее неуверенным, робким шагам, губы приоткрылись, а глаза были как у слепой. Она кружила вокруг него, ее бессильное трепетное тело все время оставалось в пределах досягаемости. Он протянул руки и схватил ее за ягодицы. Пальцы впились в податливую плоть.
Тяжело дыша и втягивая воздух ноздрями, он глубоко заглянул ей глаза. Ключ был спрятан в ней, не в нем. Пылай ее глаза бесстыдным огнем желания, он не смог бы остановиться, пока не утолил бы его. Она пошевелилась, и его пальцы напряглись. У нее были карие глаза, и в них стояла глухая стена пустоты.
Он тихо вздохнул и ослабил хватку. Славная девушка, милая славная девушка-стрела. Она сделала все, что могла. Он потрепал ее по ягодицам, улыбнулся и мягко оттолкнул от себя. После долгого изумленного колебания она улыбнулась и медленно, шаг за шагом, стала отступать назад, во мрак. Отпечаток ее образа сохранялся на сетчатке еще несколько мгновений — большие глаза, гладкие волосы, робкая улыбка и мелкие белые зубы. Притви Чанд продолжал спать.
Мелодия дутара спускалась вниз по лестнице звуков. В самом низу ритмы встретились в последний раз и растворились в тишине. Воротник рубашки давил горло. Он поднялся на ноги, осторожно вышел из комнаты, и по переходам поднялся на крышу крепости.
Повеяло прохладой. Дневные облака уже разошлись и над головой нависало сводом мерцающих огоньков чистое небо. Облокотившись на парапет, он закурил чируту, [25] следя глазами, как уплывает на север и тает среди звезд струйка дыма. По ночам ветер почти всегда дул с реки. Он рассматривал черную громаду крепости, припавшую к земле у его ног.
25
Короткая, крепкая бирманская сигара с заранее обрезанными концами. Использовалась в Индии вместо сигарет.
Первоначальное, совсем небольшое здание было построено в шестнадцатом веке, на самой заре Могольского владычества, одним из Раванов. К наружным укреплениям явно приложил руку французский инженер — Притви Чанд утверждал, что уже при другом Раване, в 1710 году, один из учеников Вобана [26] был приглашен перестроить крепость. Ее по очереди брали все снова и снова мараттхи, раджпуты, Моголы и, наконец, англичане. Уже пятьсот лет Раваны управляли из нее своими владениями: как самодержавные владыки, как наместники Моголов и данники мараттхов, и наконец как пленники и игрушка англичан. Их хватка то ослабевала, то усиливалась вновь, но никогда не исчезала совсем. Крепость продолжала жить вместе с ними. Рани по-прежнему давала аудиенции в огромном нижнем зале; по переходам по-прежнему сновали солдаты и слуги; и хотя сейчас темницы пустовали и населяли их только летучие мыши, но разные мелочи — запах аммиака, кучки обызвестковавшегося кала по углам — свидетельствовали, что еще недавно, может быть, только вчера или в прошлом месяце, в них были заключенные, и что они будут и впредь.
26
Себастьян де Претр, маршал де Вобан (1633–1707) — создатель научной теории строительства оборонительных сооружений, основа которых — система замляных бастионов, равелинов, редутов, объединенных в единый оборонительный комплекс, охватывающий весь защищаемый город.
Но на самом деле крепость умирала — вся эта громада влачила призрачное существование. Родни медленно прошел по дорожке вдоль парапета и остановился у южного фасада, над гаремом. Фонтаны, когда-то услаждавшие скучающих женщин, высохли; мраморные беседки, выстроенные в подражание Эль Хадамайну, [27] обезлюдели. Князья умерли, былые споры улеглись. Вокруг него теснились толпы владык, бесследно исчезнувших в водоворотах истории и ныне лишенных всего, неподвластных времени. Каким великолепным сплетением шелка и стали все это было когда-то!
27
Шиитская мечеть XVI века на юге Багдада.
Он вздрогнул, ощутив костями веяние смерти, думая о древесных корнях, проросших сквозь каменную кладку, о листьях лилий и речных водорослях, которыми заросла вода у подножия бурого утеса. Прошло по меньшей мере пятьдесят лет с тех пор, как лодки с балдахинами последний раз увозили по реке раджу и его придворных. Теперь собаки то и дело бегали взад-вперед через калитку, проделанную в главных воротах, и задирали ноги под аркадами, а под северной стеной смердела помойка. Когда-то роскошные мундиры солдат личной охраны висели лохмотьями.
Очертания земли проступали густой чернотой на черном горизонте. Он смотрел, как мерцают караульные огни в его лагере, в миле вверх по течению.
Он никогда не разговаривал с нею по ночам, и сам не знал, почему ожидал ее прихода. Облокотившись на парапет, он повернул голову. Она была здесь — бледный овал лица в слабом сиянии золота и серебра. Сари окутывало ее плечи, в разделявшем черные волосы проборе светились звездочки, черные глаза были устремлены на него — и никогда еще они не казались ему такими огромными и выразительными. Губы выкрашены темной помадой, на лбу нарисован круглый красный знак касты, а на правой руке искоркой огня горит рубиновое кольцо. Он знал, что она вовсе не удивилась, застав его на крыше.